Под звездопадами. Олег Кравченко
словно шар, тяжелеет и шатается из стороны в сторону. Я медленно теряю сознание, продолжая все еще двигаться вперед, но ноги путаются между собой, и неустойчивый мир идет ходуном. Вдруг все останавливается, затухает, и я теряю нить происходящего, проваливаясь в небытие, в черное спокойствие обморока. Здравствуй, отдых и покой, здравствуй, смирение, здравствуй, песок.
Но это длится лишь миг, и противный резкий запах нашатырного спирта бьет в ноздри, обжигая их и тем самым медленно приводя меня в чувства. Чья-то рука осторожно приподнимает мне голову, а у обветренных губ чувствую теплое горлышко металлической фляги. Вода по-настоящему ужасная, горячая, грязная, застоявшаяся, но мне все равно, жадно поглощаю ее. Глоток за глотком она вливается в мое сухое тело, насыщая его такой дефицитной и нужной нам влагой.
– Все. Хватит, – фляга убирается и прячется в сумку, а я еще по инерции глотаю горячий, пыльный воздух, дерущий тонкую кожу горла. Мало, и я хочу еще, хотя и понимаю, что и так мне досталось слишком много. Полностью придя в себя, открываю веки и, яркий свет красного солнца, висящего посреди синей безбрежности высокого неба, смотрит прямо в глаза, выпекая их. Моргаю и жмурюсь, отворачиваясь в сторону, не в силах вытерпеть это.
– Лучше? – надо мной стоит Дин и недовольно хмурится. – Я же тебя просил, чтоб сказал, как плохо станет.
– И что бы ты сделал? Подушку бы подложил? – съязвил я, пытаясь подняться, но безуспешно, по телу пробежала плотная волна слабости, а мышцы в ногах пробила судорога.
– Ладно! – он протягивает руку. – Пора идти. Нужно своих догнать еще.
Когда на пустыню наконец опускается прохладная ночь, которую все мы ждем начиная с самого рассвета и заканчивая тем моментом, когда разжаренный диск солнца, медленно ныряя в песчаную бездну, вытягивает по ухабистой, изрезанной тысячами одинаковых следов поверхности свои лучи, будто цепляясь ими за неровности и выступы, не желая оставлять нас без своих терзаний, мы можем отдохнуть.
Сотни тысяч ног вдруг замирают по приказу, останавливая огромный механизм, и в одном порыве мы сбрасываем с усталых, ноющих плеч свои большие ранцы, опускаясь на остывающий песок. Наконец приходит отдых. Непродолжительный, но манящий и призывающий к себе весь день прохладной синевой впереди.
Только Томас Шольц, лейтенант нашей группы, еще стоит на ногах, пересчитывая нас, словно стадо баранов. На его лице появляются удручающие нотки, и он достает из своего широкого рюкзака, валяющегося возле его ног, блокнот.
– Арнольд Голлар, – громко выкрикивает он, начиная перекличку.
– Здесь, – жалобно отзывается вслед своему имени голос издали.
– Артур Сторн.
– Здесь.
И так по очереди, ставя у прочитанного и отозвавшегося имени галочку.
– Джон Фан.
Тишина.
– Джон Фан, – громче и более четко повторяет лейтенант.
– Умер! – отзывается вдруг Франц. – Я видел.
Кивнув