Под звездопадами. Олег Кравченко
метров вперед за два месяца, а уже столько жертв. А сколько таких лазаретов с такими же ямами находится по всему периметру фронта? Десятки или тысячи?
Генрих осматривает карманы Эрнеста, но они пусты. Он снимает его табельный пистолет с пояса, снимает нож и ботинки.
– Постыдись, оставь хоть ботинки, – со злостью смотрит на его действия Винсент.
– Они ему уже ни к чему, а мы их обменять можем, – говорит Артур, выходя из оцепенения. – Война – грязная вещь, и в ней нет ни капли благородства.
Генрих снимает пистолет с предохранителя, кладет палец на курок и ставит дуло вплотную к виску. Мы понимаем, что так делать правильно, это Единственный правильный выход, но все внутри бунтует, противится действиям Генриха, желая выхватить пистолет из его рук и выкинуть его. Но мы стоим, сдерживая себя, наблюдаем и мысленно прощаемся с другом, не осознавая полностью, что для него настал конец, а, возможно, завтра наступит он и для еще одного из нас, и еще, и еще, и так пока никого здесь не останется.
Выстрел. Прерывистые движения в легких остановились. На пологую стену ямы, брызнула кровавая струя, перемешанная с частичками белого мозга. В предсмертной конвульсии встрепенулось тело, и последнее дыхание жизни покидает его. Напрягшись, Генрих столкнул уже мертвеца с края, и он медленно катится на дно, шмякнувшись на смердящие останки бывших товарищей. Теперь это его дом, его новые друзья, его последняя остановка перед вечностью.
Еще некоторое время мы стоим, всматриваясь в бесконечность мертвых лиц, пропитываясь стоящей здесь смертью, а потом медленно расходимся. Молча, по очереди разбредаемся в разные стороны. Свыкаясь с новой мыслью: здесь нельзя заводить ни друзей, ни товарищей, если не можешь с ними легко попрощаться.
Генрих держит в руках снятые с друга ботинки, не смотря под ноги. У него на душе творится что-то непонятное, невообразимое, сплетение разных чувств, непохожих одно на другое. Это и гордость за хладнокровие и рассудительность, это и готовность пойти на все до конца, к полной победе в войне. Вот только его действительно мучает одно – чувство вины. Нет, не за убийство, а за то, что он почти ничего не почувствовал, когда нажал на выступ курка, наоборот, ему в некоторой мере даже понравилось это делать.
А там далеко за пределами горизонта, где расположился враг и откуда бесконечно летят тучи снарядов в нашу сторону, поднимается желтое солнце. Разгорается новый день, и кто знает, какие потери он принесет сегодня.
ГЛАВА 2
Медленно, понуро опустив тяжелые от усталости головы, мы плетемся вперед, уныло преодолевая бескрайние просторы пустыни. Немыслимо далекий горизонт манит прохладной синевой из-за каждой дюны и насыпа, но стоит нам преодолеть очередное препятствие, как он опять отдаляется на много километров вперед, отбирая надежду на скорый отдых. Перед глазами стоит лишь безжизненно-пустая даль, безнадежность которой немного разбавляют редкие колючки,