Последняя ведьма Гарца. Галина Яцковская
проснулась, милая Лиза?»
Гризельда обернулась. Мать честная, ее было не узнать. Куда подевались седые букольки, сутулые плечи и скованная походка! Передо мной стояла женщина лет сорока, крепкая, загорелая, с длинными темными волосами, небрежно заколотыми костяным гребнем. Только глаза были те же, серо-зеленые, цвета лесного ручья, с коричневыми пятнышками вокруг зрачка, как будто камешками на дне.
«Вы так помолодели!» – не удержалась я.
«Ах, пустяки! Просто я живу сейчас обратно.»
«Куда, простите?»
«Обратно! Ты что же, думаешь, что в такое прекрасное утро можно стареть? Это было бы против всех законов природы! Вот я и помолодела.»
«А завтра?»
«Завтра посмотрим на погоду! Может, помолодею, а может, вот просто лягу и умру! Похоронишь меня тогда, ладно? Вот здесь, под грушей.»
Ловким движением она отхватила еще несколько веток у брыкающегося шиповника, собрала все обстриженные ветки в охапку и бросила их в желтое ведро с водой.
«Пригодится для ликера, укрепляющего упрямство, зловредность и строптивость. Он хорошо идет. Я сварила тебе яйцо!» – вдруг без всякого перехода объявила Гризельда с такой гордостью, как будто она его снесла. – «И сейчас мы будем завтракать!»
Завтрак был накрыт на террасе, залитой свежим утренним солнцем. Похоже, что за ночь март сменился апрелем, а ноябрь сентябрем, думала я в духе здешней логики, усаживаясь на подушку в плетеное кресло. Обещанное яйцо в самом деле гордо торчало из керамической подставки посреди стола и означало особую пышность немецкого завтрака. На деревянной доске лежало четыре кусочка разных колбасок и четыре тонких полоски сыра, две светлых и две рыжих, все четыре с большими дырками. Я с голодной тоской оценила величину дырок и пересчитала булочки в корзинке. Их было ровно две, одна с кунжутом и одна с тмином. Гризельда задумчиво посмотрела на меня, перевела взгляд на стол и позвала:
«Томас?..»
Я услышала, как в кухне со скрипом распахнулись дверцы буфета, а затем задрожала стеклянная дверь террасы. Об закрытую дверь изнутри колотились какие-то предметы.
«Майне гюте, дверь!» – воскликнула Гризельда, распахнула дверь и на волю со свистом вырвались и плюхнулись на стол булочки, свертки и связки всякой снеди. Последней просвистала и встала прямо передо мной, подпихнув в бок кофейную чашку, баночка с медом. Это мультфильм, решила я, тупо глазея на груду жратвы, которая тем временем аккуратно раскладывалась на столе. Это такой большой телевизор, три Д, Дисней, студия Фантом.
«Фрау Вильдфрухт, кто такой Томас?», – спросила я механическим голосом, чтобы что-нибудь сказать и отвести глаза от саморежущейся колбасы и парящего над чашкой кофейника. – «Мне казалось, в доме никого кроме нас нет?»
«Томас это буфет,» – сообщила Гризельда, – «мой бывший муж. Я же тебе рассказывала вчера.»
«Нет, вы не говорили, что были замужем за буфетом!»
Что я говорю, что за чушь я несу, я разговариваю уже почти как Гризельда.
«Ну