Тетради 2014 года. Александр Петрушкин

      Едва застынет зверь мой коридорный,

      отмоет тень полы – оставит поле —

      абзацы по углам – как бы снопы,

      которые замёрзли в этой доле,

      которые рогатый морщат лоб

      и наблюдают спрыгнувшего зверя

      не моего, но имени Его —

      стоят, как чайки в людях и не веря.

      И тот, который вертикальный, зверь

      свет сохраняет в непрозрачном мясе,

      соломенным быкам срезает лоб,

      лицом невидимым своим —

      зиме прекрасен.

      Как рыба силясь говорить,

      когда уже в лотке сидит —

      и пузырятся жабры

      у продавщицы от того,

      что пенно внешне и тепло

      в челябинском базаре,

      так мимо их плывёт Миасс

      в самом себе и мимо нас,

      как Данте к черной Сарре.

      Здесь где-то дочь моя живёт

      свой тонкий обхватив живот,

      свернувший к полой жажде,

      в котором свил базар вокзал —

      как бы мальки ещё он мал

      с ЧЕГРЕСа до Свердловска

      Идёт вдоль взвод почти мужчин,

      чурек плетётся из корчмы,

      с прохладною винтовкой

      левей золы, южней берест,

      он будет жарить из небес

      комедии, из воска

      он выплавит свой новый лес,

      и земли встанут на дыбы

      вдруг ощутив своей судьбы

      горизонталь и плоскость.

      И кости рыб сожмёт Миасс —

      как часть игры – летит КАМАЗ

      и ни о чём не просит.

      А на руке моей щенок —

      как тень в полудне он высок

      и спрятан средь колосьев.

      И в пустоте идёт Дебил-

      Механик-Движитель светил

      Чилябонского солнца.

      ДЕБИЛ

      Вот я, учитель этих пчёл,

      несущих мёд из языков,

      как мальвы и пастушки —

      они растут в своей среде,

      рыдают где-то в сентябре

      и умирают просто,

      так просто – как старик умрёт,

      узнав себя наоборот,

      с изнанки и снаружи

      гуляя в наволочке он —

      уже почти один озон,

      а станет ещё уже.

      И воздух мягок, будто пруд,

      и взвешен, как в исподнем

      одет, на мальву, что жуют

      прыщавые пастушки,

      что мчат ко мне на всех парах —

      пристойны, сладки, жутки

      Вот я – учитель языков

      и ученик их – как коньков

      оставленные слепки —

      они всё смотрят на меня

      и за руки пчёл теребят,

      и лижут пальцы редко.

      Свобода! – мне кричит старик.

      Тут, понимая, что он влип,

      он смотрит в гору робко

      и всходит