Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым. Отсутствует
визит у меня в руках оказался пятитомник Хлебникова, первое издание «Опытов» Батюшкова. От Ильи Львовича и Маэли Исаевны, также литератора, знатока поэзии, было у Сани это врожденное и развитое чувство слова. Саня прекрасно понимал, какую фору в виде семейной традиции получил по сравнению со своими сверстниками-филологами. Сказать, что он никогда не кичился превосходством своего знания, недостаточно. Это было не в его характере. Обладая знаниями, поражавшими даже не своей огромностью, а своей точностью, своей оперативностью, он всегда был рад сделать их полезными. На мгновение опешив от наивности вопроса, он тут же давал любое ликбезовское разъяснение или – с тем большей радостью – сложный совет, раздаривая то, что знал, нашел или, как он говорил, «придумал». Он все время и всем рассказывал. Часами, вечерами, ночами напролет. Его невозможно было не слушать, ибо любой предмет становился увлекательным20. Наслушавшись, ему говорили: «Саня, запиши». Он смеялся, возмущался, что его хотят впрячь в работу, будто то, что он уже сделал, и не было тяжелой, законченной и потому столь легкой в его рассказе работой. Отнекиваясь, объяснял, что страдает комплексом перфекционизма и хотел бы сразу писать хорошо. Ссылался на отца, напечатавшего главную книгу к пятидесяти, пережив первый инфаркт, испугавшись, что не успеет.
Саня трагически погиб в тридцать три. Большой работой, которую он писал – по необходимости, оказался диплом о стилистической функции иноязычия в художественном тексте. И за него никак не мог сесть, хотя задолго до того рассказывал кусками – о Толстом, Джойсе, Т. С. Элиоте, Хемингуэе. Переводчица романа «По ком звонит колокол», опытнейшая Н. Волжина, познакомившись с этим текстом, сказала, что теперь перевела бы иначе. Эта работа пять лет спустя после Саниной смерти вошла в сборник «Мастерство перевода». Н. Волжина и известный американист А. Старцев в небольшом вступлении писали: «Публикуемая статья, написанная в 24 года, – на стыке литературоведческих и лингвистических интересов А. И. Фейнберга <…> имеет бесспорное значение для теоретических и практических проблем художественного перевода»21.
Эти проблемы Саня знал профессионально и изнутри. Он не хотел заниматься переводом на русский язык, но на английский переводил: «Пиковую даму» для себя, художественные тексты для журнала «Советская литература», научные – для Восточной редакции издательства «Наука». Он долго готовился к тому, чтобы начать писать. Обсуждал – как, рассуждал, почему откладывает, смеясь, повторял, что его сравнивают с героем рассказа Моруа, якобы писавшим всю жизнь гениальную книгу, но так ничего и не написавшим. В последние годы Саня начал спешить, торопя к завершению сразу все замыслы, и Джойса, и Мандельштама, и несколько пушкинских. Работал с карточками, на которых были не только выписки, но и наброски текста, фрагменты.
Осталась большая картотека, но – по несчастью – в разных руках. Именно поэтому за него пытались уже дописывать:
Зинаида Луфт вспоминает: «Саня рассказывал нам с мамой, Нинель Михайловной Луфт, в присутствии своего приятеля Л. Ильина-Томича о своих наблюдениях и открытиях в пушкинских текстах: о “потаенной любви Пушкина”, о “Евгении Онегине” (помню этюд о “Сне Татьяны”), о математической выстроенности пушкинской композиции в целом ряде лирических творений (в частности, “Пора, мой друг, пора!..”). О “Медном всаднике”, о топографии Петербурга в русской литературе. И еще о многом другом… Мне не раз доводилось слышать, как Саня делился своими идеями и открытиями по Пушкину и в беседах по телефону с Ильиным-Томичем, как, впрочем, не только с ним одним. Щедрый и доверчивый, он вообще не делал из своих работ секретов и с радостью делился с собеседником всем, что знал».
Мастерство перевода. Вып. 13. М.: Советский писатель, 1990. С. 249–250.