Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым. Отсутствует
юношей с их целью – во что бы то ни стало первыми найти и опубликовать. Этого азарта он был лишен и любую находку считал пустой, пока она не поставлена на свое место, не начала работать на смысл. Поэтому же так долго он оттачивал каждый свой замысел, не довольствуясь яркостью догадок, пока они не стали необходимой деталью, оживляющей целое. Он начинал архивный поиск лишь после того, как точно знал, что нужно искать. Невозможно сказать, когда он начал заниматься Пушкиным, поскольку вырос в атмосфере этих занятий, ежедневного обсуждения того, что делал отец, что вообще делалось в пушкинистике. Записи их разговоров на разные темы сохранились в архиве И. Фейнберга. Но он ссылался на Саню и публично. Так, в 1969 году, выступая в Актовом зале МГУ и говоря о проблеме реконструкции не дошедших до нас текстов, в частности – Гераклита, он сказал:
Мой сын, студент-филолог, когда я с ним делился этими мыслями, верно сказал, что не только дошли до нас мысли Гераклита, но можно надеяться, что сохранилось самое главное и яркое, потому что то, что дошло, сохранилось, главным образом, в цитатах у последующих писателей или в произведениях противников, которые полемизировали и при этом давали трибуну своему противнику, скажем, тому же Гераклиту, цитировали с целью или превознести или с целью опровергнуть его, приводя из него наиболее важное, наиболее яркое22.
Во время одной из наших первых встреч с А. Фейнбергом я услышал, что у него есть идеи по поводу «Песен западных славян». Потом он оставил на время эту работу, поскольку его идеей воспользовался С. Бобров, в юности – поэт, основатель вместе с Н. Асеевым и Б. Пастернаком футуристических групп, а в те годы – известный стиховед, близкий знакомый семьи Фейнбергов. В его статье о русском тоническом стихе есть такая сноска: «В заключение я хочу с благодарностью отметить, что на духовные стихи как на возможный источник литературного вольного стиха мне было указано М. Л. Гаспаровым, а также студентом МГУ А. И. Фейнбергом»23. Саню огорчило, что идея – хотя и с благодарностью ему – ушла. Впрочем, оставалось много других. Пушкинская лирика продолжала его интересовать именно как единое целое, во всяком случае, как художественное единство с общим для нее законом. По его мнению, творчески, и прежде всего в лирических стихах, Пушкин компенсировал невозможность для себя вести откровенные личные записки. Несколько раз начинал их, уничтожал, – реконструкции их судьбы и сохранившихся частей посвящена одна из самых известных работ Фейнберга-старшего.
Жизнь записывалась лирическим шифром. Сама по себе эта мысль не нова. Понимаемая с прямолинейной последовательностью, она не раз бывала поводом для неверных или курьезных биографических проекций в пушкинское творчество. Получалось это всякий раз, когда пренебрегали сложностью пушкинского языка, забывали, что главная загадка – сам этот язык. Если отнестись к пушкинскому образу как к досадному препятствию на пути к биографической
Стенограмма выступления в Актовом зале МГУ 8 июня 1969 г. //