Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым. Отсутствует
написаны по закону закрытой смысловой структуры и не допускают далее своей поверхности. К середине 1830-х годов Пушкин понял, что переоценил способность читателя к дешифровке и, как бы в опровержение самого себя, написал плоскостную, открытую вещь – «Капитанскую дочку».
Понимаю, что хочется слышать более развернутую аргументацию к этим интригующим наблюдениям, но что делать, если единственный жанр, в котором многое может быть представлено, – воспоминание о ненаписанном, о слышанном более десяти лет назад. Ведь тогда была убежденность, что вот-вот мы будем обсуждать текст… Саня говорил, что он готов написать, хотя еще чаще повторял, что не знает – зачем. Печатать его здесь он не намерен и не позволит, ибо кто ему поручится, что в этом же номере журнала не окажется коллективное письмо писателей в поддержку чего-нибудь или с осуждением кого-нибудь. В этом случае он тоже окажется соучастником. На эти темы, к сожалению, мы говорили куда чаще, чем о Пушкине, и все чаще не понимали друг друга. Я считал, что единственный логический вывод из его принципиального неучастия – уехать или, оставаясь, оградить себя своим делом. Уезжать он категорически не хотел, хотя, разумеется, с его знанием языков внешних препятствий быть не могло.
…В Саниной библиотеке с детства были «Три толстяка», подаренные автором: «Дорогому Саше Фейнбергу с пожеланием хорошо расти, хорошо учиться и добиться в жизни выдающихся успехов – от автора – Юрий Олеша. 1956 г. 27 сентября. Переделкино, близ Москвы». Есть нечто небанальное в этой надписи, сделанной для девятилетнего мальчика, в котором, видимо, было что-то, заставившее предположить закономерность выдающихся успехов. Для тех, кто знал Александра Фейнберга позже, эта закономерность была непреложной.
1993
Свобода быть собой
Нина Павловна Михальская
Если начать воспоминания как полагается, – с первой встречи, то она случилась где-то весной 1970-го. Я писал диплом в МГУ по современной английской драматургии, понимая, что пойти в аспирантуру ни к Р. М. Самарину, ни к В. В. Ивашевой и не могу, и не хочу, – это другая история. Стоило ли завязать контакт с кем-то еще?
Думая о МГПИ им. Ленина, как тогда назывался главный педагогический институт, я надеялся, что можно будет обратиться к Борису Ивановичу Пуришеву с Шекспиром. Кафедрой заведовала Нина Павловна Михальская, и, с тем чтобы показать, что делаю, и познакомиться, я договорился с ней – принести диплом, когда он будет готов. Диплом ей понравился, она предложила эту тему продолжить. Материал был собран большой, и работал я увлеченно, но защита отбила у меня всякую дальнейшую охоту: профессор Ивашева (отношения с которой к этому времени у меня совсем скисли – я не приходил, не советовался, не выказывал интереса к обостренной классовой борьбе и поступательному движению английской литературы в сторону соцреализма, не разоблачал тех, кто с этого пути сошел или на него не встал) устроила мне идеологическую выволочку, так что председатель комиссии, приглашенный