Колыбель для Ангела. Лев Алексеевич Липовский
не задумываясь, подспудно, не раз обращался к Богу, не вкладывая веры в свое обращение. Лишь теперь я понимаю, почему Бог меня не слышал.
«Не поминай Бога всуе», – всплыло из далекого детства строгое наставление бабушки, укоряющей моего деда за бездумное применение им выражений типа: «Да господи ты боже ж мой». Дед мой был атеистом и бога поминал лишь по привычке, для выражения эмоций. Теперь же я с ужасом представляю, в каком безобразно искаженном виде эта формула доходила до адресата.
***
Шли дни. В каждый из них старик что-то рассказывал, а я впитывал его слова, словно иссохший корень, истосковавшийся по живительной влаге. Каждая капля этой влаги заполняла во мне существовавшие прежде пустоты.
Он говорил о простых и в то же время совершенно немыслимых вещах. Казалось, что все это я, да и каждый человек, прежде знал всегда, или, по крайней мере, думал об этом, но считал фантастичным и невозможным. Однако малейшее преломление угла воззрения на то или иное понятие, превращает сумбур в стройную и непоколебимую теорию.
Слушая старика, я все больше осознавал, что, прожив три с лишним десятка лет, так и не понял самого главного – своего предназначения. Мало того – я никогда всерьез об этом не задумывался, а, следовательно, и не мог понять его. Мне вдруг стало ясно, что собственно этого знания своего предназначения мне все время и не хватало. Именно поэтому я метался в агонии днем и ночью. Я изнемогал от неведения самого главного в своей жизни, но не знал, что же меня так мучительно тревожит.
В один из вечеров я и задал старику свой главный вопрос – о своем предназначении. Старик в первый раз пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них что-то только ему зримое.
– Для этого я и пришел к тебе, – ответил, наконец, он. – Я должен тебе сказать – ты будешь исцелять.
Я опешил:
– Конечно! Я же врач. Я ведь лечу людей.
– Разумеется, но это в прошлом. Отныне ты будешь исцелять людей, – невозмутимо произнес старик.
– Разве это не одно и то же? – я удивленно посмотрел на старика, пытаясь прочесть в его глазах какой-нибудь подвох, но его лицо было непроницаемым, а взгляд отрешенным.
Не дав мне опомниться, он вынул что-то из складок своей одежды и протянул мне. Я увидел на его раскрытой ладони крошечную и мертвую, как мне показалось, птичку.
– Вы всегда при себе носите мертвых животных? – поморщился я от неожиданности.
– Возьми ее, – сказал вместо ответа старик.
– Зачем? – удивился я.
– Чтобы понять то, о чем мы говорим.
Я нехотя протянул руку и старик переложил в нее птичку. Она была совершенно холодной и безжизненной. Я смотрел на нее и во мне росло и поднималось неописуемое, всепоглощающее ощущение жалости к этому крошечному созданию, безжизненность и неподвижность которого представлялись сущей нелепостью. Совершенно неподотчетно для себя я накрыл птичку ладонью левой руки, поднес руки к груди.