.
забеспокоился, что, теряя форму, чуть не расплылся и едва не прилип к потолку.
– Она куда-то исчезла, – буркнул Иуда. Он понял, что зря затеял этот разговор: теперь Вениамин так изведется, что может не понравиться Комиссии. Таких беспокойных, как правило, отсылают опять на землю, для исправления, где они становятся обычными привидениями, призраками или домовыми, а иных, к примеру, спившихся лицедеев, используют на ролях двойников великих людей, дух которых без конца вызывают всякие маги и волшебники. Иуда своих дублеров не любил и не признавал, хотя сам редко отвечал на оккультные вызовы.
– Я тоже везде ищу Марию. Бабура каждую ночь спит с разными шлюхами. У бабушки в деревне её нет. Ума не приложу…
– А среди ваших, среди новичков, она не значится? Не проверяли?
– Нет. Чую, жива она и где-то скрывается. Но где?
– Скажите, Вениамин: вы знаете, кто вас убил? – спросил вдруг Иуда, уверенный, что Кувшинников назовет имя убийцы.
– Знаю. И даже видел его лицо. Совсем еще мальчик. Но он жертва, безумное орудие в руках настоящего злодея. Впрочем, это уже не имеет значения.
– Зря вы так. Я ведь тоже так думал: плевать, мол, на всякие сплетни обо мне. На небе, дескать, знают правду. Но эти сплетни бросили такую тень на весь мой народ, что меня теперь считают виновником почти всех его несчастий… – Иуда замолчал, заметив, что в запале обиды он потерял часть благодатной энергии.
– Вы сказали, что на ваших глазах разрушили Кериоф. Вы разве могли это видеть? Ведь это случилось гораздо позднее.
– Меня так второй раз наказали. Из одной тьмы в другую. Наверное, вы слышали про Иудейскую войну? Кошмар! Все поля моей родины были завалены трупами. Вонь стояла невыносимая. Вместе со мной кружили над Иудеей сотни грешных душ. Мы страдали от бессилия – и не могли помочь! Страшная вещь: глядеть, как льется кровь соплеменников со стороны. А главное, догадываться, что все это – божественная комедия…
– Да, в ваших словах есть какая-то обидная правда, – еле слышно произнес Кувшинников.
Тут в комнату вошла, крадучись, Ксения в легком крепдешиновом капоре и в тапках с шарами из заячьего меха. Она замерла около дивана и пытливо созерцала покрытое ссадинами лицо мужа.
Иуда не удержался от шутки:
– Может, облачишься на время в старые доспехи и утешишь бедную вдову? Я отвернусь или побуду в скверике.
– Веселый ты человек, Иуда. Я, честно говоря, не против. Но, во-первых, мне категорически запрещено, ты же знаешь. А, во-вторых, боюсь, что обратно могут меня не впустить в свое тело, – улыбнулся печально Кувшинников.
Ксения встала на колени и, обратив бледное лицо к луне, горячечно зашептала:
– Господи Иисусе, я верю, что ночью на тайной вечере, после того, как ты омыл ноги своим ученикам, ты своими святейшими руками взял хлеб и благословил его, и преломил, и дал своим апостолам, говоря: примите и едите, ибо это есть тело моё; потом ты взял кубок в наичистейшие руки свои и, отведав из кубка, передал его им, говоря: примите и пейте, ибо