Японская кукушка, или Семь богов счастья. Татьяна Герден
Белозёрцева, и неудивительно, что при виде такой прекрасной дамы молодой человек начинает конфузиться, краснеет и роняет столовое серебро.
Но это всё были досадные моменты, которые никак не могли испортить нашего праздника. Мы катались верхом, болтали как сороки, пару раз сходили на рыбалку с Лесовым на пруд и, хоть ничего не поймали, без конца хохотали как дураки, без очевидной на то причины. Впрочем, причина была одна – нам было очень хорошо вместе, и мысли одного так ловко цеплялись за слова и мысли другого, что в какой-то момент наши головы словно соединялись в один на двоих обоюдный разум, и он, как челнок, бегающий за нитями на ткацком станке, чудно соединял разнородные пряди в один неповторимый узор, был подвижен и гибок в подборе тем для разговора, равно интересным обоим, и потому мы с лёгкостью говорили ни о чём и обо всём, и каждая минута, проведённая вместе, была полна какого-то будоражащего, волнующего счастья.
Перед отъездом Кости мы притихли. Мне захотелось показать ему свой овраг – бывшее пристанище моего одинокого, апокрифического робинзонства. Сам я туда больше не ходил, словно боялся его дурного влияния на моё расположение духа, но странное чувство вины, связанное с тем, что я так внезапно расстался с местом своих мечтаний и бросил его, как больного, в минуту скорби о былом, это чувство никак не покидало меня, и потому, видимо, меня так тянуло снова побывать там, как тянет на старое, заброшенное кладбище, что манит заросшими плющом надгробными плитами, хранящими тайну, которую знают только эти плиты и ты сам. А с Костей – с Костей не страшно, потому что я буду не один, и ни за что не поддамся тёмному влиянию своих тяжёлых эмоций, которые в прошлый раз так больно исполосовали мне грудь.
Интересно, что пока до оврага было далеко, мы, по обыкновению, весело болтали, но по мере приближения к моему острову как-то смолкли, и каждый задумался о чём-то своём. Вдруг Костя остановился и сказал:
– Слушай, Аким, а ты знаешь, почему тебя не приняли в академию?
Я вздрогнул. Вопрос прозвучал слишком резко, как удар грома при полной тишине перед надвигающейся грозой. Мне стало не по себе.
– Нет, – пожал я плечами. И повременив немного, добавил, поддавая пыль носком башмака: – Наверное, им что-то не понравилось в моём происхождении.
Костя вскинул на меня свои пытливые глаза.
– Якушка… – он осёкся. – А ты хотя бы сам-то знаешь, что ты… японец?
Он до сих пор называл меня по старой привычке Якушкой. Это всегда звучало забавно и напоминало мне о счастливых днях нашей детской дружбы. Но сейчас моё старое прозвище вдруг зазвучало со всей силой своего уничижительного смысла.
Я хотел было ответить Косте, что, в принципе, да, знаю. Но в то же время не знаю, вернее, с некоторых пор я уже точно не знаю, что такое быть японцем или русским, или кем-то ещё, ибо я просто человек, и что раньше для меня было всё предельно просто – я был сыном своей матери и внуком своей бабушки, но теперь оказалось, что я был ещё и сыном своего отца, хотя это