Дети грядущей ночи. Олег Сухамера
видели твою рожу, и, если что, будем рядом подвешены за бейцы. Хотел тебя уберечь, но ты …дурья твоя башка. Сам виноват.
– Угу, – кивнул головой Марута. – Теперь мне все нравится!
– Чего?!
– Того! В голове сложилась картинка: кому, чего, зачем. Все ясно. И без наводимого, уж извини, тобою тумана, дело представляется вполне себе исполнимым. И сумма мне нравится. Тебе не показалось, что она озвучила чуть большую цену, чем заявлялось. А, Яшка?
– У этих фанатиков что ни день, то новая неделя! Радуйся, могли и снизить. Видно, очень надо, – огорченно развел Яшка маленькими ручками. – И если ты думаешь, что я попытался иметь свой маленький гешефт, то…
– Я ничего не думаю. Сегодня отличный день, – успокоил товарища Сергей. Решительно встал, бросив на столик свернутую ненужную газету, пошел, бодро меряя длинными шагами брусчатку набережной. Вздыхая и охая, Яшка поплелся следом, отметив про себя, что люди Спицы смутными силуэтами маячат где-то позади.
В тюремном дворе, куда Стася и других несчастных надзиратели выводили на ежедневную прогулку, не было ничего интересного, кроме разве что массивной стены из огромного кирпича-плинфы, неизвестно какого допотопного века. По слухам, тут раньше была крепость Жигимонта, которую сожгли русские войска в одну из многочисленных военных кампаний шестнадцатого века, в которых литвины зачастую терпели обидные поражения. Глядя на остатки могучего добротного сооружения, Стась вспоминал слова учителя церковно-приходской школы Иозефа Макушки, помешанного на истории края: «Губило литвинских князей отношение к своему войску, к людям. Что русские князья и воеводы? Так у них ведется: даже не задумывались, чтоб завалить переправу трупами своих солдат и пройти по шевелящемуся, воющему мосту, чтобы жечь и резать ненавистного врага и мстить ему за жестокость собственных полководцев. Против врага, которому ни свои, ни чужие не дороги, какие правила? Поэтому литвинские полки хоть и теряли одного своего жолнера на пять русских солдат, но битвы и войны выигрывали редко. Искали в войне человечность, выглядели как войско всадников-ангелов с белыми крыльями за спинами, жили по совести, с состраданием и уважением к человеку, и воевать хотели так же, а по результату – черпали свою жалость кровавыми ладонями, захлебнувшись и потонув в слезах вдов, в своей и чужой крови».
Стась еще тогда, на уроке, подумал, что играться в благородство, когда за тобой не только твоя жизнь, но жизни родных, глупо. Решил про себя: если тварь не имеет к тебе сострадания, будь с ней еще более жесток и непредсказуем, чем она сама, иначе судьба твоя – сдохнуть в ее пасти, превратившись в кучу воняющего через века дерьма.
Публика в каземате собралась самая разношерстная: купцы, разбойники с дорог, воры и мухлевщики, даже пара растратившихся чиновников. Впрочем, Стасю не было до них дела, наматывал круги по двору да думал, каким образом отскочить от этого вместилища потерь и горя.
Беспокоило то, что, сам того не желая, приобрел неожиданный вес в камере.