Колдовской пояс Всеслава. Татьяна Луковская
посмотреть. Найдут ведуна, в руках бусы, в голове топор приметный. Решат что?
– Что? – эхом повторила Дуня.
– Что ты, дуреха, за мужа своего ненаглядного ведуну отомстила, что он его зельем сгубил, да тебя несчастную вдовой оставил.
– Кто ж поверит? Все знают, что я мужа не любила.
– Значит, не любила? – хитро прищурился Юрко.
Евдокия густо покраснела:
– Уважала, – стала она неловко исправлять вылетевшее, – но чтобы убивать за него…
– Да ладно, не оправдывайся. Я бы тоже обрадовался, коли бы старый хомут с шеи упал. Любила, не любила, какая разница? На погребении рыдала, слезы лила?
– Нет… то есть да… да, но ведь так положено.
– Не хотел бы я, чтобы жена по мне плакала как положено. Вот ты слезы лила, стало быть, страдаешь, деда и убила.
«А ведь и верно, зачем Новица на похоронах подсаживалась, да про сватовство у гроба заговорила. Неужели она ведуна топором ударила?» Стало зябко.
– Ничего, теперь им вину на тебя не спихнуть. Бусы и топор у меня. Кроме как полюбовника, да и то, не какого-то там холопа немытого, между прочим, а самого дружинника княжьего, – Юрко приосанился, – больше на тебя никакого греха не повесят. Отец пусть спокойно в могиле лежит.
– А зачем мы так долго бежали?
– Пожар внимание привлекает, а нам того не надобно. Чем дальше, тем лучше. Подремлем, давай, чуток, да дальше в путь.
Дуня подложила под голову руку и провалилась в сон. Ей снился острый подбородок и злая ухмылка Новицы. «Распутница, не уйдешь, все равно сгною!» – шипела невестка в след убегающей Дунечке, отчего-то не шагая, а по-змеиному переползая следом. «Бабушка, бабушка, защити!» – молила Евдокия в бездонное синее небо.
– Эй, соня, вставай! Идти пора, – тормошил ее за плечо Юрко.
Дуня быстро поднялась, оправила слетевший во сне повой.
– А волосы у тебя все такие же, чистый лен, – улыбнулся чернявый. – Ты же теперь немужатая, зачем тебе косу прятать?
– Я вдова, в монастырь иду. Мне косы выставлять ни к чему, – вздернула нос Евдокия.
– Ох, дите ты еще, Дуняха, – рассмеялся Юрий. – Ладно, пошли.
Дуня обиженно закусила губу. Они побрели по топкой, размытой дождями стежке. «До Смоленска далеко, насмешки его выносить еще долго придется. И как его жена такого языкатого терпит?»
– А ты женат? – осторожно спросила она.
– Все-таки в жены ко мне метишь? – ехидно поднял он бровь.
– И в мыслях не было, уж и спросить нельзя, – щеки опять предательски загорелись.
– Не женат я, – вдруг как-то смущенно ответил Юрий.
– А уж не отрок, не хотят, стало быть, за тебя девки идти, – почувствовала чужую слабину Евдокия и тут же решила поквитаться.
– Княжий пес я, вот все по лесам бегаю. Не досуг мне семьей обзаводиться.
– Стало быть, ты в достойном целомудрии пребываешь? – наивно захлопала ресницами Дуня, теперь в ее голубых очах плясала насмешка.
– Ох, коза ты, Дунька. Я про