Черный дом. Михаил Широкий
как вместе с кровью по его венам постепенно разливался холодный липкий страх, от которого замирало сердце, по телу пробегала то и дело мелкая дрожь и, казалось, трудно становилось дышать.
– Что, от страха язык отнялся? – Угадав его состояние, весело воскликнула Алина. Она поднялась и отступила на шаг, по-прежнему не сводя с него сверкающего, насмешливо-пренебрежительного взгляда. – В зобу дыханье спёрло? А ведь совсем недавно, когда убалтывал меня, такой говорливый был, такой красноречивый! Так и сыпал словами, точно горохом… И ведь добился-таки своего, уговорил: я пошла с тобой. Правда, не совсем туда, куда ты хотел. Ты думал попасть в рай, а попал в ад! – Сделав ударение на последнем слове, она с многозначительным видом умолкла, словно давая ему возможность хорошенько уразуметь смысл её речей. Затем снова озорно улыбнулась и тряхнула густыми, рассыпанными волнистыми прядями волосами; за то время, что Гоша был без сознания, она изменила причёску и туалет: распустила волосы по плечам и накинула на себя свободную, чуть широковатую ей голубую футболку с надписью большими буквами «Fuck off!».
– Ну вот, пожалуйста! Я опять заболталась, увлеклась и забыла про своего любимого папочку. А он, мой бесценный молчун, стоит тихонько в сторонке и даже не напомнит о себе. Ну, подойди же сюда, папуля, покажись нашему дорогому гостю. А то он в первый раз наверняка и разглядеть-то тебя как следует не успел. – И она махнула рукой своему безмолвному напарнику, который, повинуясь её жесту, вышел из полутёмного угла на освещённую середину помещения и остановился напротив Гоши.
Тот перевёл на него взгляд и окинул с головы до ног его мощную, по-прежнему обнажённую по пояс фигуру, казалось, загораживавшую собой полкухни. Это был необыкновенно крупный, ширококостный, хотя и не слишком высокий ростом, атлет с яйцеобразной – немного сужавшейся кверху – головой без единого волоса, необъятной грудью, покрытой затейливой татуировкой, и длинными, как у обезьяны, могучими руками, огромные кисти которых то и дело сжимались в пудовые кулаки, точно готовясь нанести удар. При малейшем движении под кожей у него набухали и перекатывались крепкие, как сталь, мышцы, убедительно свидетельствовавшие о его нечеловеческой мощи; нечего было и думать о том, чтобы померяться с ним силами: он без особого труда раздавил бы любого противника обычной комплекции.
Но ещё больше, чем богатырское телосложение, обращало на себя внимание его лицо – почти квадратное, с крупными, резко обозначенными чертами и глубоко посаженными маленькими глазами, неподвижное, лишённое всякого выражения и эмоций, – то ли лицо человека, полностью погружённого в себя и отрешившегося от окружающего мира, то ли, – что, как показалось Гоше, было ближе к истине, – лицо идиота, совершенно неспособного к какой-либо умственной деятельности и годного лишь на то, чтобы беспрекословно исполнять чужие приказы. И исполнял он их – разбитая Гошина голова была ярким тому подтверждением – очень старательно и искусно, порой даже чересчур