О книгоедстве. Цви Владимирович Найсберг
на деле революция была призвана повторить все то самое темное, что некогда существовало в какую-либо прежнюю цивилизованную эпоху.
Однако при этом все пожелания вполне этак, естественно, были самыми наиблагими.
Да только их действительное насущное осуществление на практике должно было пойти мирным, а не воинственно мятежным путем.
Интеллигенция, несомненно, могла бы подать народу наиболее гуманный и самый наиблагой пример, то есть именно вовсе ведь не обезличенно восторженного отношения к самой что ни на есть обыденной житейской правде.
Причем все те вполне обиходные постулаты именно подобного медленного, взвешенного и постепенного изменения всех тех извечно уж как есть приземленных реалий начала прошлого века и должны были, в конце концов, оказаться сколь благоразумно усвоены всем тем донельзя простым народом.
Причем впитываться им должно было вовсе не напрямую через чтение книг, как есть обнажающих всю суровую правду, а пожалуй что неким косвенным путем тех-то самых пусть и случайных взаимоотношений с самой как она есть читающей публикой.
94
И все же самая главная и наиболее глубокая рытвина на челе нынешней цивилизации это именно благостность и величавость новоявленного социального зла, что столь нередко довольно легко захватывает в плен умы, решительно и навсегда отвернувшиеся от всякой вообще веры в Создателя всего сущего.
Вполне возможно, что когда-нибудь атеизм и впрямь примет все свои более чем законченные научные формы и все мы, истово верящие в Бога, попросту совершенно неправы.
Однако в конце 19-го – начале 20-го века, осатанело сбросив с себя цепи всей уж безвременно им опостылевшей веры, молодые люди более чем безнадежно уверовали, что именно этак-то вскоре они ведь без тени сомнения действительно смогут разом и в одночасье полностью переменить весь этот крайне неказисто их окружающий мир.
Им вот и впрямь само собою в приторно сладких снах до чего неуклюже привиделось, что буквально все в нем устроено крайне небрежно, шатко и валко.
Ну, а они в единый миг его перекроят, по всему своему собственному на то разумению, сделав его не только лучше, но и куда и вправду действительно разумнее.
95
Да и Федора Достоевского, тоже вот, между тем, неизменно кидало из стороны в сторону в течение всей его сколь нелегкой жизни.
Ну, а весьма резкие переходы от одного к другому, безусловно, подразумевают внутреннюю аморфность и лютый фанатизм.
В принципе то была проблема всех русских писателей 19-го столетия, а не одного только Достоевского, но в нем-то этот жуткий маятник качался с самой максимальной амплитудой.
Разумеется, что тут явно сказались все тяготы его довольно-таки нелегкого существования, связанные не только с тюрьмой, но еще и с вполне ведь однозначным самым уж патологическим пристрастием писателя к рулетке.
Все творчество Достоевского сплошь проникнуто тьмою душевных мытарств, что нисколько не являлось