8-9-8. Виктория Платова
как там Америка, парень?
Рука Рамона с зажатыми в ней деньгами слегка дрогнула:
– Какая еще Америка?
– Вы же собирались в Америку. Ты, он, – кивок в сторону скучающего на улице Игнасио, – Осито и ваш главный. Кинтеро.
– Осито прострелили башку сто лет назад, – Рамон сказал это по инерции и лишь потом удивленно уставился на лицо Габриеля. – А ты кто? Откуда знаешь Осито?
– Я Габриель. Помнишь такого?
– Впервые тебя вижу.
– А котенка помнишь?
– Какого еще котенка?
– Которого вы убили.
– Ха! Я пришпилил штук десять котов, что с того? А ты был родственник тому коту? Но если ты меня знаешь, значит, мы были приятелями, так?
– Нет.
– Значит, просто знакомыми? Ну а раз мы были знакомыми, давай-ка сюда еще одну коробку сигар. В честь встречи. Заметь, я не прошу ее просто так. За одну я заплачу, а две по цене одной старому знакомому – это справедливо?…
Отдал ли Габриель вторую коробку сигар, в памяти не зафиксировалось. Но уж такая она, память Габриеля, всегда избирательная, всегда щадящая, всегда готовая подыграть ему – ангел-хранитель, а не память.
Котенок являлся Габриелю в снах: поначалу – едва ли каждую ночь и мертвый, затем – с полугодичными интервалами и живой. Живой котенок из снов неизменно прощал Габриеля – за то, что он струсил и бросил камень. И за то, что он струсил еще раз – уже в полном одиночестве, – когда не решился подойти к ограде и посмотреть: можно ли еще помочь бедному животному, можно ли его спасти.
Все было именно так.
Габриель провалялся на земле довольно долго. Он не ждал, что компания вернется, хотя, безусловно, лучше бы ей было вернуться и выполнить задуманное, отметелить слабака. Тогда Габриелю стало бы легче.
Но никто не вернулся.
Чуть приоткрыв глаза и малодушно расфокусировав взгляд, Габриель ощупал пространство возле ограды. И сразу же обнаружил неподвижное темно-рыжее пятно.
Пятнышко.
Совсем крохотное.
«Кот издох», – сказал Кинтеро. Но вдруг котенок оказался хитрецом и просто прикинулся мертвым? А когда исчезнет Габриель (последнее из безжалостных и страшных человеческих существ), поднимется, как ни в чем не бывало, отряхнется и побежит по своим неотложным кошачьим делам.
– Не волнуйся, я уже ухожу, – громко сказал Габриель.
И ушел.
Остаток вечера он потратил на то, чтобы убедить себя: котенок – хитрец. Хитрюга. Пройдоха. Ловкая бестия. Жует где-то звериные консервы и посмеивается над мальчишками-недотепами.
Габриелю почти удалось поверить в это. И он заснул в своей кровати – если не успокоенный окончательно, то, во всяком случае, примирившийся с собой.
Никто не просил котенка влезать в Габриелев сон, но он влез. «Мертвое мало чем отличается от живого, – подумал во сне Габриель, – оно всего лишь не движется и не дышит, вот и все». Мертвое не отталкивает и не ужасает, просто… оно какое-то неудобное, как заноза в пятке. Или как звук, когда пенопластом