Стихотворения. Александр Петрушкин

      Воздухоплаватель заходит в кабинет.

      Становится всё выше. Свет нарушен,

      как карта, на которую лёг путь,

      который Бог и рукава от шубы,

      где дирижабли света ночь сожгут

      в кострах отсутствия,

      в бездонном кислороде

      покажется, что карты неба ждут

      из черепашьей белой круглой кожи,

      как будто срезы дерева, шуршат

      и вырезают земли из под кожи,

      и шьют созвездия и птиц, как будто вожжи

      полёта их совсем ещё не ад.

      Табачный дым, облапивший – как карту —

      отсутствие простора и опор,

      держащих вес отсутствия, однажды

      становится дорогою в простор,

      окном что закрывает своей жаброй

      прогноз погоды, невозможность всю

      его – теперь невидимую – кожу

      в полёта полушубок распахнуть.

      В чём разница, осколок, мне скажи

      когда ты на руке моей лежишь

      как будто я свит в продолжение твоё,

      и крутится во тьме веретено

      из перьев, звука, вещества и лиц,

      чья пряжа в отражении лежит

      ворует воркование у дна

      которым, как бессмыслицей, полна.

      …И выговаривая, как осколок, речь —

      в неё, как в смерть, я успеваю лечь.

      Ибо каждый из нас здесь и жертвенник, и Авраам,

      каменный свет держащий в своих губах —

      словно тот – лестница, на которой Исаак

      играет в салочки с бабочкой – и изгоняет мрак…

      Вот все стада твои, идущие на водопой —

      свет, что глядит в лицо воде, и лицо своё

      не узнаёт – так морщина вдвойне лица

      больше, поскольку лицом надвое разделена —

      выпьешь себя и дальше в огне пойдёшь,

      словно ребёнка и Бога, бабочки дрожь

      неся на руках у рисунка воды, вдоль себя —

      жертвенник, сын, Авраам, стая из голубят.

      Выходишь из ворот, а там – зима

      тебя произносящая, как «ма»,

      прикинется то лялькою, то люлькой,

      качающейся справа от тебя —

      пока геометрически смешна

      её иссиня-тонкая фигурка.

      Играем в шахматы, две морды, ты и я,

      две лошади, что тенью в звук согнуты —

      где чудится фигура из огня,

      которая дымится, как искусство,

      за лыжником, который от меня

      оставит пар и светом ляжет густо

      на чёрный воздух, трубку и трубу

      из простоты, которая