Зубы. Инъекция страха. Андрей Мерзляков
теперь не только за себя. Хотя где-то в глубине души, какой-то посторонний голос (он точно не принадлежал отцу) твердил ему одну и ту же фразу:
«Брось его, это обуза. Брось мальчишку, говорю. Оставь ему еды и иди».
Спайк представил родительский дом, где прожил столько лет. Он представил, что оставляет маленького брата на произвол судьбы. Но он же так никогда не делал, даже если ему хотелось убежать на улицу с ребятами-ровесниками.
Все размышления в одну секунду развеялись, как прах на ветру – этому поспособствовали резко нарастающие шаги к их убежищу.
Спайк нервно подскочил и указал рукой мальчишке, куда бежать. Он указал пальцем на матрас, а потом понял, что это было делать необязательно – ребёнок всё понял сам, уже закутываясь в матрас и близлежащие вещи.
Спайк вскинул костыль, но едва он это успел сделать, как дверь слетела с петель и плюхнулась с грохотом прямо на него. Парень попытался отскочить, но попятившись, потерял равновесие.
В грудь ему наставили дуло автоматической винтовки.
Мародёр в респираторе смотрел чёрными глазами-линзами на него. Это были глаза, несущие смерть, подумал Спайк и оказался прав – этот вооружённый человек напротив убил четверых. Одну женщину, одного подростка и пожилую пару, буквально накануне, выстрелил в них, даже не дрогнув.
Спайк был готов умереть, отдаться этому чувству, раствориться в вечности навсегда. Но он очень хотел знать ответ лишь на один вопрос, он хотел знать его прямо сейчас, до того, как пули прошьют ему тело. Спайк хотел знать, живы ли его старики. Его родители.
Ему казалось, да чёрт возьми, он был уверен, что они живы.
Если бы их вдруг не стало, он бы почувствовал, он бы понял. Ведь так же?
Или нет…
– На пол, сука! – заорал мародёр и маска от его слов задребезжала.
Спайк начал ложиться, пятясь. Костыль он не мог найти глазами, потому что выбитая и грохнувшаяся дверь его дезориентировала. Он отвёл взгляд в сторону, где последний раз видел мальчишку. Вдруг по затылку ему прилетело прикладом, словно наковальня свалилась на голову. Очень неприятное чувство. Больше ничего он не помнил, потому что его мозг выключил всё, что он хранил в голове. Хранил и знал.
Спайк оказался в родительском доме.
Он открыл сетчатую дверь и ступил на порог. Маленькая кукла, которую связала мама лет тридцать назад, теперь сидела на кресле в гостиной и безумно ему улыбалась.
Спайк сделал шаг, но нечто вдруг его переместило и усадило на кресло, напротив приоткрытого тряпичного рта куклы.
Это было нереально.
«Это сон» – пронеслось где-то в отдалении, в мозгу Спайка. – «Может я умер?»
– Всё хорошо, сынок, – сказала ему кукла: голос принадлежал маме.
– Мама?
– Нет. Ты не видишь, я не мама. – Кукла разговаривала словно у него в мозгу, тряпичные губы её не двигались, она безжизненно сидела в кресле, будто манекен, обладающий лишь похожестью на внешность человека.
«Мне нужно