Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
правой фарой. «Скорая» – с порепанным ветровым стеклом.
– Свидетели есть? – спросил лейтенант с усталым лицом, вытаскивая из планшета перетянутую резинкой тетрадь.
– Я, – ответил Фрикиш и уточнил: – Косвенный.
– Вы уже это сами определили? – спросила женщина в кожанке.
– Это моя соседка.
– Ну и что?
Это спросил лейтенант.
– Вы ее сбросили, да? – напористо поинтересовалась женщина.
– И пришел вам об этом рассказать, – съехидничал Фрикиш.
– Так! – сказал лейтенант. – Еще кто что видел?
Таких не было.
– А кто первый обнаружил?
Опять забрезжил голос лейтенанта.
– Я! – сказала женщина с авоськой. – Она еще была жива и силилась что-то сказать.
– Что именно?
Вопрос бабы в кожанке.
– Что-то такое: «Скажите ему…».
– Сколько вас живет в квартире?
Это лейтенант – ему – Фрикишу.
– Мы с ней вдвоем.
– Предъявите документы.
Это опять она.
– Ну только не вам, – огрызнулся Фрикиш и попросил лейтенанта: – Вас можно на минутку?
Милиционер сомлел.
– Извините! – сказал.
Фрикиш победоносно глянул на коженошку.
– Чего он тебе там сунул?
А у самой задавучести полная пазуха.
– Потом скажу, – ответил милиционер. И обратился к Фрикишу: – Вы разрешите мы осмотрим место?..
– Конечно, – бросил он через плечо и ринулся к подъезду первым.
Уже в квартире женщина в кожаном смотрела на Фрикиша, как на Бога.
То и дело пыталась заглянуть в глаза.
– Я хочу сделать заявление, – сказал Фрикиш.
– Пожалуйста! – она перекрыла собой лейтенанта.
– Но для этого вам надо побывать в моей комнате.
Вошли гуськом.
Баба – первой.
– Видите кругом пыль? – спросил Фрикиш.
Молчанье было ему положительным ответом.
– А ковровая дорожка – как новая. И телефонный аппарат чистый. Кстати, я тут ни до чего не касался.
Женщина достала лупу.
Стала в нее рассматривать столик, на котором стоял телефон.
– Может быть, кто-то, – высказал предположение Фрикиш, – увидев, что я вернулся, решил избавиться от нее, как от свидетеля.
Женщина прокуренно хрипотнула, что подобное могло быть.
Неожиданно в квартире стало тихо.
Вышли на кухню.
Окно, из которого вывалилась Софья Давыдовна, было закрыто.
– Ветром его, что ли, захлопнуло? – произнес лейтенант.
– А шпингалеты кто опустил? – почти безжизненно вопросил Фрикиш.
12
Он стоял на коленях перед своей матерью. Он, перед кем приклоняла колени почти вся Россия, и благодарил Бога, что он снова их свел – сына и мать.
Мария Дмитриевна, как маленького, гладила его по голове.
Рядом стоял, не веря такому счастью, отец.
А глаза вокруг молящие, иконные глаза. Хотя взор – в чистом виде, растворяется где-то совершенно в другом измерении.
Тут надо говорить о чем-то другом.
Но –