Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
нужно мужество.
И – немалое.
Ведь немногие, как скажет он, тогда еще Пешков, в прошлом увидели будущее.
Причем самую ее суть.
А Алексей Гессен свои наблюдения закончил так:
«Не признав своих ошибок и заблуждений, большинство, вопреки разуму, здравому смыслу, очевидности, как баба из малороссийского анекдота, утопая уже до макушки в воде, высовывает пальцы над поверхностью пруда, показывая жестом: «А все-таки стрижено, а не брито!» Над полем, заросшим чертополохом и бурьяном, который сами усердно сеяли, они утверждают, что посев был хорош, а если всходы плохи – не их вина».
Алексей Гессен восклицает в конце:
«Дьявольские штучки!»
Точнее не скажешь.
Ну кто там по-настоящему будоражит умы?
Константин Бальмонт?
Или другой поэт казацкого корня Николай Туроверов?
Этот, конечно, не входит в когорту тех, кому блистнится, что не сегодня завтра в России все вернется на круги своя.
Кроме, конечно, царя, принявшего мученическую смерть.
Потому и удались Туроверову также строки:
Я знаю, не будет иначе,
Всему свой черед и пора,
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
Этот наверняка знает, что дорога назад должна пролечь через честное, а оттого горестное покаяние.
Загадочным особняком стоит для Горького личность еще одного негромкого поэта Владислава Ходасевича.
Правда, более ранний Ходасевич Горького особенно не занимал.
В ту пору, когда сам Алексей Пешков, оправдывая фамилию не тем, что «пешка», а что приверженец к хождению пешком, исходил почти пол-России, то Владислав – в стихах – ныл, что мир устроен настолько несовершенно, что лично ему почти не пригоден для жизни.
Но постепенно мудрость благословляет на искания.
И строки идут уже иные.
Порою сугубо философские:
Нет, не понять, не разгадать:
Проклятье или благодать, –
Но петь и гибнуть нам дано,
И песня с гибелью – одно.
Когда и лучшие мгновенья
Мы в жертву звукам отдаем, –
Что ж? Погибаем мы от пенья
Или от гибели поем?
Есть, правда, еще и Георгий Иванов, который сказал:
Счастье – это глухая река,
По которой плывем мы, пока не утонем.
Там же в ту пору блукала своей, не всеми до концы понятной судьбой Марина Цветаева.
Эта задышала тут своей душевной неуловимостью:
Вскрыла жилы: не остановлю,
Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет – мелкой
Миска – плоской.
Через край – и мимо –
В