НЕДавняя быль. Петербург – Севастополь – Бизерта – Рига. 1917—1923. Николай Александрович Смирнов
и офицера ведут впереди толпы, избитого, окровавленного, с сорванными знаками отличия. А автомобиль, опрокинутый, с беспомощно торчащими кверху колесами, остался лежать среди улицы.
Помню, вынырнул откуда-то толстый усатый мэтр и, выхватив штык, потрясая им, накинулся на матросов, бешено рыча и ругаясь. Его массивная фигура металась во все стороны и вокруг всегда было пустое место. Увидев, что ему не справиться, он исчез в одном из переулков.
Голова шествия уже подходит к часовне, что у Нахимовского. Вдруг откуда-то появился взвод мэтров, с усатым во главе, и растянулся, лежа на улице. Сверкнули винтовки. Прогремел трескучий залп. Завыли вокруг пули, сдирая со стен штукатурку и клочья коры с деревьев. «Интернационал» оборвался на полуслове. Низко пригнувшись, разбегаются люди с бледными от страху лицами. Красные флаги, недавно гордо реявшие, валяются теперь в пыли; около лежит знаменосец, с виска его капают густые черные капли крови, и лужица вокруг все увеличивается.
Помню, прижался я к витрине магазина и в безумном ужасе готов был вдавиться в волнистое железо жалюзи. У ног моих стонет и корчится девушка, рукав ее платья намок от крови. Как в тумане, видел я опустевшую вдруг улицу, валяющиеся по тротуарам трупы и все учащающую огонь цепь стрелков. Смутно слышатся стоны, проклятья, топот быстро бегущих ног и каждое мгновение оглушающий треск залпа.
Пуля ударилась в стенку, далеко полетели осколки. Тут с болезненной ясностью я увидел, что не прикрыт, что каменный выступ стены легко пробивается и не служит защитою. Панический страх сняло, как рукой. Шагах в тридцати передо мной переулок. Я понял, что если не достигну его, то весьма возможно получу номерок в морг. И двинулся вперед. Не сводя глаз со спасительного переулка, спотыкаясь о трупы, падая. Цепь стрелков все ближе. Все так же непрерывно стреляли они вдоль улицы, уже давно очищенной от демонстрантов, выбирая целью случайных прохожих. Заметь кто-нибудь меня – конечно одним трупом больше валялось бы на улице.
Севастополь. Нахимовский проспект
Напрягая всю силу воли, шел я все дальше. А так хотелось бы броситься на землю, зажать уши и не слышать этого противного треска, не видеть ослепительных огоньков стреляющих ружей. Но землю бороздят пули. Стукнув о камень, с жалобным воем они улетают прочь. И иду дальше.
Наконец у цели. Но не пошел я тогда домой, не убежал подальше от этого побоища. «Надо посмотреть» – вот что удерживало меня. Через полчаса вышел вновь на улицу. Вылезают из подворотен сконфуженные матросы, ставшие вдруг тихонькими, как овечки. И, понуря головы, бредут домой. Увидя убитого товарища – крестятся и тихо шепчут молитву… Вчерашние коммунисты!
Так кончился бунт на «Mirabeau». И как память о нем еще несколько дней были видны на мостовой кровавые пятна.
Теперь, как сквозь сон, вспоминаю иногда ревущую толпу, выстрелы и груды