Зигги Стардаст и я. Джеймс Брендон
кожа и начинается камень. Не понятно даже, где в эту секунду я сам.
А вот и ни фига – понятно!
Я – часть Фантастической Четверки. Я – Существо! Камень прорывается сквозь кожу, легкие распирает от дополнительных глотков воздуха так, что я давлюсь свободой. Взбираясь, я чувствую себя еще более неуязвимым, более неудержимым, Боевым Скалолазом…
Ноги оскальзываются.
– Чш-ш-шерт! – шиплю как раз в тот момент, когда Уэб забрасывает свое тело наверх. Обдираю кожу о камень. Руки вцепляются в щели ногтями. Ноги барахтаются.
– ПОМОГИ!
Он выглядывает сверху, глаза расширяются так, что поглощают меня целиком.
– Держись, чувак, я тебя поймал! – Он выбрасывает руку и берет мою в захват. – Ты уже близко. Не смотри вниз, смотри только мне в глаза!
И я смотрю. И ДЕРГ-ШЛЕП – он перебрасывает меня через край.
Уэб: отлетает назад.
Я: ползу вперед, впиваясь ногтями в мох и землю. Переворачиваюсь на спину.
И разражаюсь слезами.
– Ой, эй, чувак, ты как? – Уэб подползает.
– Я не… хотел… прости, я не плачу… я никогда не плачу, прости, прости, прости, прости… – твержу сквозь рыдания. Не могу остановиться. Что со мной происходит?
– Все норм, приятель, поплачь, не держи в себе. Я понимаю. Я все понимаю…
Его слова звучат как колыбельная, из-за чего я почему-то плачу еще безудержнее. Он не пытается сесть ближе. Я благодарен: Уэб интуитивно понимает, что меня сейчас не надо трогать.
Переворачиваюсь на живот, зарываюсь лицом в землю.
Карл Саган говорит, что черные дыры могут быть «проходами в иновремя». Нырнув в такую, мы вынырнем в другом «когда». Поэтому хватаю черный карандаш и яростно калякаю черную дыру в разуме, чтобы исчезнуть в другой эпохе времени.
Возможно, я действительно исчез. С уверенностью сказать не могу. Лежу на животе еще тысячу девятьсот семьдесят три года, пока не заканчиваются слезы.
И вот в чем штука: в последний раз я по-настоящему плакал, когда случилось ЭТО. Четыре года назад. Доктор Эвелин всегда предупреждала, что этот момент наступит: «Ты не сможешь держать все в себе вечно. В итоге плотина прорвется».
Не знаю, почему именно СЕЙЧАС мозг решил, что ей пора прорваться, но что сделано, то сделано. Единственная причина, по которой перестаю плакать и снова переворачиваюсь на спину – я вдохнул столько земли, что свирепая пыльная буря проносится по легким как торнадо.
Лезу в рюкзак, достаю «питер-пол-и-мэри» – пуф-пуф… пуф-пуф… еще парочку для ровного счета… вытираю лицо и сажусь.
Уэб сидит со скрещенными ногами, уставившись в закат, который превратился в вангоговский водоворот оранжевого, розового, красного и желтого.
Не знаю, что сказать. Не понимаю, что чувствовать. Мегашторм стыда и облегчения, который не перестает трепать меня. В любую секунду могу расплакаться снова.
– Я… извини…
– Не надо, – говорит он.
– В смысле?
– Не надо больше извиняться, чувак.
– О, я просто не…
– Нет. Ты просто да. Ты