В мае цвела сирень. Игорь Валерьевич Горбачев
в три приема, не закусывая почти… Потом достал еще водку, еще пил. Искурил почти две пачки сигарет. И только поздней ночью забылся тяжелым хмельным сном…
Сейчас болела голова, и дико сушило во рту. Андрей достал из колодца свежей ледяной воды, выпил жадно едва ли не полведра. Снова вернулся на лавочку, снова закурил. И внезапно вспомнил то, от чего теплая, радостно волнующая волна окатила сердце. Максим, уходя, вспомнил про Марину Агееву. Она здесь! Она или вернулась, или, может быть, вообще никуда не уезжала. Это она вместе с Максимом присматривает за могилами Андреевых родных. Сейчас казалось странным, то, что он не вспоминал о ней столько лет. Нет, не то чтобы не вспоминал вообще… Не вспоминал, так как вчера после слов Максима или сегодня, с такой душевной теплотой и щемящим сердце волнением. Вычеркнул он раньше её как-то из сердца, загородил воспоминания о ней глухой ширмой повседневных своих бандитских дел и забот. А теперь вот, разволновался… Как юный влюбленный будто. Да, усмехнулся Андрей, теперь приходится говорить: как. А когда-то… Когда-то он ведь и был тем самым юным влюбленным. Да, но с чего это вдруг сейчас, его душу омывает такая волнующая радость? Она ведь, наверное, давно замужем… Почему он не спросил об этом вчера у Максима? Растерялся… Да и Максим-то ведь сразу после того, как сообщил о Марине, ушел. А что если… От этой мысли Андрей похолодел. Вдруг она восприняла его возвращение так же как и Максим? У неё ведь прав на это не меньше. Она тоже знает о нем всю правду, если об этом знает вся округа. Марина, Маринка, Мариночка… Ты ведь знаешь уже, что я вернулся. Что ты думаешь сейчас обо мне? Ты вправе думать плохо, и если это так, он, Андрей, не обидится. Но все же вдруг ты не думаешь обо мне так, как Максим? Вернее, не совсем так плохо? Хотя, с другой стороны, как ты еще можешь думать? Но пусть даже все обстоит именно так, но есть предвкушение радости хотя бы потому, что он просто её рано или поздно, увидит…
Андрей подумал, о том, что где-то там, в избе, еще осталась водка. Но тут же отогнал эту мысль. Он вернулся сюда не для того, чтобы спиваться. Он вернулся для искупления. И пусть все искупить невозможно, но хоть что-то он искупит. Он очень постарается искупить.
Как сиренью-то пахнет… Он не ощущал этого аромата, наверное, еще с той первой послеармейской весны. И если все это сейчас есть, то не может не быть где-то недалеко отсюда Марины. Если, конечно, все это Андрею не снится…
…Увидел он её тогда, в первый же вечер по возвращении из армии. В деревню он приехал на утреннем автобусе, в форме сержанта пограничных войск, отличник боевой и политической, все честь по чести. Деда с бабушкой специально не предупреждал, они так и ахнули. Бабушка на стол вмиг все лучшее собрала, дед, хитро поглядев, достал бутылку самогонки. «Чистая, как слеза», – подмигнул он. Этот жест был признанием Андрея взрослым, раньше дед никогда не выпивал с внуком, даже не заикался на эту тему. Андрею это, понятно, польстило, хотя он старался держаться посолиднее, поувереннее, дескать, что тут такого, сели выпить двое взрослых мужчин, но сквозь напускное безразличие,