Его Алмазом кличут…. Светлана Малышева
от друга и знаться не хотят. Где это видано? У нас в деревне с соседями всегда дружбу водили, а тут такое… Сейчас правнуки редко приезжают, скучно здесь, говорят. А я и спрашиваю, что у них в городе-то есть из веселого. Ох, уйму всего он мне назвал, уж не помню теперь. «И всюду ты ходишь?» – спрашиваю. Нет, говорит, почти никуда. «А что так?» Неохота, говорит, надоело, скучно. Вот те раз! «Чем же занимаешься?» – спрашиваю. Сказал он мне много чего, да все непонятно. Но понял я, что занят он вроде как друг твой, вон! Кхи-кхи! – и Алмаз показал на Максима, который как раз спускался с крыльца и, уткнувшись в телефон, даже не смотрел на ступеньки. В итоге его нога сорвалась и он упал.
Мы в голос расхохотались со Алмазом. Максим, немного разозлившись, встал, отряхнулся и продолжил путь к красному клену, не отрывая глаз от телефона и что-то набирая в своей чудо-игрушке.
12
Просмеявшись, Григорий Матвеевич вернул своему лицу серьезное выражение и продолжил:
– Вот оно, все веселье. Вся жизнь их там, в этих коробочках. А ты спроси его, какого цвета небо? Он не скажет. Не знает. Ему коробочка важнее. Она ему все заменяет – и небо, и солнце и кусок хлеба. Вот и правнук мой – то же. За весельем в даль такую едут, а толку что? Ничего не берут, никуда не ходют, ничего не надо. А потом говорят, что скучно. Так весели себя, радуй! Все можно сделать. Так нет же – пропускают свою жизнь как воду через сито. А ведь какая потеха – все устроить, как хочется! Жизнь тогда почувствуешь.
– А что теперь ваши дети? Сын и дочь. Кем они стали?
– Они уж тоже целую жизнь прожили. Давно не видал я их. Сами они приехать не могут, когда только внуки привезут мне их, я старик и они старики такие же, нет уж в них жизни-то, – лицо Григория Матвеевича скривилось, было похоже, что он плачет, но слез не было, а только подбородок его быстро и часто подрагивал.
Я дал ему поплакать, молча ожидая.
– Дочь молодец у меня всегда была. И красивая и умная. Все у нее в жизни сложилось, все ладно. Муж хороший, детей двое. Она во всем хороша, Настасья – и как мать, и как жена, и как дочь. Никогда про нас не забывала, до последнего ездила. А сын… Он хороший тоже, но… уж мягкотелый больно. И как мы с Софьей так проглядели? Женился на бабе одной, под сорок ему уж было, она и взяла его за горло! А он и ни слова не скажет. А ведь страдал! Она что прикажет, то он и делает. Разве что на цепь его не сажала. Приедет сын, бывало, сядет рядом со мной и молчит. Но чую я, слова-то у него наружу просятся, а держит что-то. В итоге дотерпелся до того, что не выдержал да и рассказал мне все как на духу. А я ему, мол, воспротивься. Он меня послушал, так и сделал. В соседней деревне они жили, так молва донесла, что ругались они так, что даже волки в лесу слышали! Из окон даже чугун вылетел, кхи-кхи! Ушла она от него, не захотела властью делиться. А Коля мой скитался с полгода безвольным овощем. Я думал поначалу, что по жене горюет, ан нет! Повстречал скоро другую. И ничего, вроде, стали жить. А потом – та же история. С тех пор