Его Алмазом кличут…. Светлана Малышева
это старик топил печь. Я быстро встал и кинулся помочь ему. Выхватил дрова и уложил на полу возле печи.
– Что же вы сами такие тяжести таскаете? Неужели у вас столько силы? – удивился я.
– Да таскать силы-то хоть сколь есть пока, а вот дрова колоть уж не смогаю. Еще ведь в прошлое лето мог, а нынче нет… Нет силы теперь… – рассуждал старик, присаживаясь на лавку.
– Прошлым летом? – удивился я.
Старик ничего не ответил, а только, погрустнев, махнул рукой.
«Ну и чудные же эти долгожители!» – подумал я.
– Ладно, что с меня взять… старый уж… А вот вы, городские, спать-то любите… Век бы и спали, кабы вам волю дали, – улыбаясь, сказал Алмаз. – Мне вот спать тошно. Кабы я опять молодой сделался, как вы, я бы… ух! Я бы все! Да так и было, не сиделось мне на месте, всегда что-то делал, сколько жизни было во мне! – старик сел за стол и склонил голову, подпирая ее рукой.
– А откуда вы знаете, что мы из города?
– Так товарищ твой все уж рассказал мне.
– То есть вы знаете, кто мы и зачем приехали?
– Нет, этого не знаю… А вот про «дома до неба», это да… Максюша все утро мне про них… уж так старался, так старался, объяснял, кхи-кхи… – старик засмеялся так тихо, как бы сам с собой, – словно не жил я в городе-то, кхи-кхи…
Этот его смех казался мне таким причудливым! Никогда раньше я не слышал, чтобы так кто-нибудь смеялся. Старик так растягивал последний звук «И», что это становилось похоже на комариный писк. И старику нравилось так протяжно смеяться, было видно, что он делает это нарочно и сам получает удовольствие от своей причуды. Одновременно с этим он сильно прищуривал глаза, и выражение лица его становилось как будто хитрым. Все это выглядело так, словно он смеется, а сам наблюдает, как на это реагируют другие, смотрят ли на него, любуются ли им. Мне нравилось, когда он смеялся, я даже ждал этого. И когда Григорий Матвеевич вновь начинал издавать свои протяжные звуки, я старался как можно быстрее уловить их, чтобы как следует прочувствовать, так это было забавно и мило.
– А где он, кстати, мой дружок? – спросил я про Максима.
– А вон де, курей фотографирует.
«Ну, да… – подумал я, – что от него еще можно ожидать? А ведь меня предупреждали».
Григорий Матвеевич переключил свое внимание с меня и начал закидывать дрова в печь. Я сладостно потянулся, оделся и вышел на улицу.
10
Сойдя с крыльца, я замер. Замер в восхищении! Передо мной было бескрайнее поле. Такое, как раньше были нивы. Оно тянулось до самого горизонта. Эти просторы напомнили мне щедрую русскую женщину, распахнувшую свои объятия и готовую принять и согреть каждого нуждающегося. Она словно говорит: «Отдохни, приляг на мое плечо и забудься».
Солнце придавало полю бронзовый оттенок. Весь урожай давно собрали, и по остаткам пожелтевшей травы нельзя было