Нелюбовь. Ксения Нихельман
за собой дверь в комнату, я бросился на постель. Ужас, стыд-то какой! Почему всегда так происходит, едва родителям стоит вспомнить обо мне? Лицом уткнулся в прохладную подушку, зажал уши ладонями, чтобы не слышать родительских криков. Беспомощность. Слабость.
Интересно, внезапно подумалось мне, слышит ли Он сейчас эти крики? Там на третьем этаже, прямо под нами. Его комната под моей. Стена. Между нами одно препятствие, я гляжу в пол, Он глядит в потолок. Я вниз, Он вверх. Я вдруг всей кожей почувствовал эту страшную разницу между нами, разница эта не стена, молотком не пробьешь. Она где-то внутри, в теле, в голове, в душе. На целый этаж мы выше их, но насколько мы низки? Он всегда будет выше меня, чище, правдивее, я же лишь тяну нас к низу, на самое дно.
Я слышал, как в комнате тикали часы, как вечер сменился ночью. Я слышал, как стих скандал, как наступила тишина. Тишина перемирия? Или же они просто решили не разговаривать друг с другом? В темноте я пролеживал часы напролет…
За стенкой, в родительской спальне, послышалась возня. Скрип кровати, отвратный скрип старых пружин. Скрип-скрип, скрип-скрип. Быстрее, еще быстрее, будто эксперимент на прочность. Хриплый стон отца, материн голос, неловкий смех. Я поднялся с постели, прошелся на цыпочках к двери. Нет, мне не было любопытно, мне было страшно. Приоткрыл дверь, впуская тонкую полоску света, испуганно скользнувшую ко мне в комнату с кухни. Прямо посреди кухни стоял голый отец, одной рукой держа кружку, другой почесывая правый бок. Я уже видел отца обнаженным много раз, он меня никогда не стеснялся, говорил, что мужикам нечего скрывать друг перед другом. Только завидовать, обычно с ехидной усмешкой любил добавлять он. Не знаю, чему там завидовать… Длинные кривоватые ноги, обвисший живот, густые курчавые черные волосы на груди, в низу живота, на ногах. Перестав почесывать правый бок, он опустил руку себе между бедер… Я крепко зажмурил глаза, чтобы прогнать образы, бесшумно затворил дверь, за которой погас свет и с шарканьем удалялись отцовские шаги. Через пару минут он уже храпел, а я же с каким-то ужасом осознал, что спустя много лет подобный сценарий может настигнуть и меня: ночная кухня, поток холодной воды, льющийся в стакан, чтобы утолить жажду, тусклый свет, падающий на мои дряблые ляжки, женщина, ждущая в соседней комнате. И что мне с ней делать? Вообще, правильнее задать другой вопрос: что я делал с ней до того, как вышел попить? Боже правый, да не дай бог… Не хотел я никакой женщины!
Я вернулся в свою одинокую постель, постель уже одиннадцатилетки, нашарил под одеялом сверток. Мне нечего подарить Ему в ответ, ни денег, ни таланта, чтобы сделать что-то своими руками. Сплошное уныние. Развернуть – боязно, что бы там ни было – это часть Его души. Я боюсь прикоснуться к ней. Подарки просто так никогда не дарят, твердили родители, всегда приходится их отрабатывать. Но я уверен, что Он не такой. Он выше меня, это я всегда смотрю вниз, ищу подвох, опасаюсь проявить слабость духа. Он же ничего не боится… Рывком я содрал бумагу. Даже в темноте, наощупь, по особому аромату я догадался, что это. Аккуратные