Нелюбовь. Ксения Нихельман
так он помнит, а как дома крышку унитаза опускать – никто не помнит. Смотри сюда, сказала. Раз, и крышка внизу, одно движение! Тебе необходимо запомнить одно-единственное движение! Это необходимо, чтобы денежный поток не уходил… – она сделала размытый жест рукой, типа «вжик», – из дома. Понятно?
Моя мать. Моя мать.
– Да, мама.
– Надеюсь, ты запомнил.
Разумеется, я запомнил! И вообще, не я последним посещал уборную, а отец! Но он уже испарился из дома и спрятался в своем гараже, где, как выразилась мать, лакал пиво.
У моего отца твердая жизненная позиция: мужик – это железо, железо – это мужик. Железный мужик. Если ты проводишь свободное от работы время не в гараже под ржавым днищем своей «пятерки», не под ее капотом, не ласкаешь ее поверхность мягкой ветошью, и у нее не блестит натертый руль, то ты не мужик, а, вероятнее всего, баба без яиц. Твой гараж обязан быть забитым доверху автозапчастями на всякий пожарный случай, потому что только бабы чинят свою машину у «леваков»; настоящий мужик собственными голыми руками проникает в автоорганизм, как опытный и внимательный хирург, чик-чик ножницами и тут же, шить, сестра, но при этом никаких баб! «Чтоб телки ни на метр не приближались к гаражу!» – учил меня он.
Спешно я окинул взглядом мать, уже склонившуюся над маленьким настольным зеркальцем. Сидит на узкой табуретке, поджав одну ногу под себя, сгорбилась, рот открыт, красит черной тушью левый глаз. Затем правый. На черта? На ресницах остаются крохотные черные комочки, ресницы слипаются, когда мать моргает ими, будто намеревается взлететь. Смотрит на себя в зеркало, улыбается. Типа красавица.
– Нечего пялиться на меня, – сказала она, проводя по нижней губе кончиком красной помады, очень яркой. Как дорожный конус в солнечный денек. Железный человек и дорожный конус. – На что ты уставился?
Мать усмехнулась. Тебе нравится помада? – хлопая слипшимися ресницами. Только девочкам нравится косметика, а ты же не девочка, Марик, ты мальчик, потому нечего на меня глазеть с открытым ртом.
Ну да, ну да, куй железо, пока горячо. Я развернулся и пошел прочь, по пути прихватив мячик.
– Можно погулять? – спросил я.
– Увидишь отца и с ним же зайдешь домой, понял? И никаких «можно еще полчасика».
Выйдя из квартиры на лестничную площадку, я наконец-то вздохнул полной грудью. Я еще не понимал, отчего мне так тяжело дышать дома, будто в нем какой-то газ ядовитый разлит по воздуху. Он отравляет меня, душит. Как в нашей «пятерке» – стойкий запах бензина, запах старого металла. Когда мы куда-то едем, меня всегда укачивает или тошнит от него. Когда я не выдерживаю и быстро затыкаю рот ладонями, отец ругается, со скрипом выкручивает руль и останавливается у обочины. Тут же я вылетаю на свежий воздух под брань отца «дверь, бля, попридержи, оторвет же!», и меня выворачивает наизнанку. Я вытираю рот, сажусь обратно, и машина трогается с места. «Ты че, так всю жизнь блевать будешь?» – я вижу недовольный взгляд отца в зеркале заднего вида.
Пробегая