Нелюбовь. Ксения Нихельман
поинтересовался Он с ехидной улыбочкой, что, краснея и потея во всех местах одновременно, мне пришлось рассказать Ему эту горькую правду.
– Серьезно? – расхохотался Он. – Шутишь?
– Нет, не шучу! – мне как раз смешно не было нисколечко. – Почти каждый раз она заходит после меня в туалет, чтобы проверить крышку! Ну и… проверяет, сколько я использовал туалетной бумаги…
– А это еще зачем?
– Ну типа… денег нет… все такое… Чтобы экономить бумагу.
Мне показалось, Он остолбенел прямо посередине оживленной улицы: глаза расширились, не моргает, все смотрит и смотрит в упор на меня.
– Иди ты… – то ли восторженно, то ли недоверчиво.
– Представь, – с горечью вздохнул я. – «Ну-ка, Марик, давай-ка с тобой посмотрим, что у нас на этот раз: крышка или километр использованной НЕБЕСПЛАТНОЙ бумаги?»
Я поморщился, когда уличный воздух напополам разломили Его громкий смех и голос матери, который я так максимально близко научился имитировать.
– Видишь ли, отец уже купил в этом месяце какую-то дорогую запчасть на «пятерку», а мы и так живем от получки до получки.
«От получки до получки» – материна фраза. И произнес ее, увы, я собственным голосом, а не голосом матери.
– Да-а, – протянул Он, положив ладонь мне на плечо, как это делают лучшие друзья, когда готовы разделить с тобой все что угодно, – не сладко тебе.
Первым, что я увидел, был памятник Ленину. Самый обыкновенный мужик в пальто, ничего особенного. Оказывается, я, собственно, ничего и не терял, когда не видел его. Но самое главное – из-за чего мы проехали половину города, чуть не разругавшись, – находилось под памятником. Клетки, клетки и еще раз клетки. Большие и маленькие фургончики, в которых – либо метались как бешеные, либо будто напичканные снотворным – были животные.
Животных и людей отделяли барьер в виде веревки с накинутой на нее предупреждающей табличкой и железные прутья клетки. Несмотря на все преграды, мне все равно было не по себе. Беспокойный медведь, что ходил туда-сюда в тесной клетке, задевая боками прутья и угрожающе пофыркивая.
– Эта клетка такая же тесная, как и наша старая квартира. Мы втроем в одной комнате.
– Знаю, – сказал я и зачем-то, правда-правда, не знаю зачем, дотронулся до Его руки. Очень слабо, едва ощутимо, но этого стало достаточно, чтобы узнать какой бывает у Него рука в такой волнительный момент. – И Тебе там нравилось.
– Да, – кивнул Он, – только мы втроем, наша маленькая семья. В тесноте, да не в обиде, говорила мама.
И в Его взгляде заискрилось что-то такое, чего на тот момент я не знал, не обладал об этом необходимыми сведениями. Мне хотелось спросить, что Ты сейчас чувствуешь? Поделись со мной, расскажи, вложи в меня свой блеск… Но неожиданный порыв уступил место привычным стыду и робости, коими я был всегда переполнен, отчего я поскорее перевел взгляд в сторону измученных зверей.
Мы видели лису, рыжую и черную,