Лавровый венок я отправил на суп…. Игорь Губерман

      Завари позабористей чай,

      и давай себе душу погреем;

      это годы приносят печаль,

      или мы от печали стареем?

      Когда сорвет беда нам дверь с петель

      и новое завертит нас ненастье,

      то мусор мелочей сметет метель,

      а целое запомнится как счастье.

      Отъявленный, заядлый и отпетый,

      без компаса, руля и якорей

      прожил я жизнь, а памятником ей

      останется дымок от сигареты.

      Один я. Задернуты шторы.

      А рядом, в немой укоризне,

      бесплотный тот образ, который

      хотел я сыграть в этой жизни.

      Даже в тесных объятьях земли

      буду я улыбаться, что где-то

      бесконвойные шутки мои

      каплют искорки вольного света.

      Вечно и везде – за справедливость

      длится непрерывное сражение;

      в том, что ничего не изменилось, —

      главное, быть может, достижение.

      За периодом хмеля и пафоса,

      после взрыва восторга и резвости

      неминуема долгая пауза —

      время скепсиса, горечи, трезвости.

      Здесь – реликвии. Это святыни.

      Посмотрите, почтенные гости.

      Гости смотрят глазами пустыми,

      видят тряпки, обломки и кости.

      Огонь и случай разбазарили

      все, чем надменно я владел,

      зато в коротком этом зареве

      я лица близких разглядел.

      Спасибо организму, корпус верный

      устойчив оказался на плаву,

      но все-таки я стал настолько нервный,

      что вряд ли свою смерть переживу.

      Мы многих в нашей жизни убиваем —

      незримо, мимоходом, деловито;

      с родителей мы только начинаем,

      казня их простодушно и открыто.

      Всему ища вину вовне,

      я злился так, что лез из кожи,

      а что вина всегда во мне,

      я догадался много позже.

      Порой оглянешься в испуге,

      бег суеты притормозя:

      где ваши талии, подруги?

      где наша пламенность, друзья?

      Сегодня дышат легче всех

      лишь волк да таракан,

      а нам остались книги, смех,

      терпенье и стакан.

      Плоды тысячелетнего витийства

      создали и залог, и перспективы

      того, что в оправдание убийства

      всегда найдутся веские мотивы.

      Хоть я живу невозмутимо,

      но от проглоченных обид

      неясно где, но ощутимо

      живот души моей болит.

      Грусть подави и судьбу не гневи

      глупой тоской пустяковой;

      раны и шрамы от прежней любви —

      лучшая почва для новой.

      Целый день читаю я сегодня,

      куча дел забыта и заброшена,

      в нашей уцененной преисподней

      райское блаженство