Цельсиус. Андрей Гуртовенко
Яндекс-Транспорт и программа уверенно сообщает мне, что я нахожусь в акватории Невы, прямо напротив Петропавловской крепости.
Они были уже почти на середине реки, когда кто-то из мальчишек обернулся и заметил меня. Гриша что-то закричал и побежал в мою сторону, я же начал непроизвольно пятиться к набережной, предчувствуя грядущую и совсем не братскую взбучку. Не было никаких предвестников, никакого треска, я не услышал ровным счетом ничего подозрительного: вот я делаю шаг назад, не спуская глаз с приближающегося ко мне брата, еще один шаг, а в следующую секунду я в воде.
И уже не дышу.
Водка проникала в кровь, разносила по телу благую весть о глобальном потеплении и вечном лете, и я с удовольствием предавался этому милому самообману, и не потому, что он был каким-то особенно достоверным, – просто я страстно хотел обмануться. Я знал, что, будь я сейчас на Мальте, мне достаточно было бы выйти на полчаса на открытое пространство и все – плотные горячие лучи огромного южного солнца в два счета выбили бы из меня всю эту окоченелую низкотемпературную дурь. Но здесь, в северном хладнокровии так и не поверившего преждевременной весне города, солнце не столько грело, сколько слепило, обрекая меня на алкогольные суррогаты тепла. А потому я все заказывал и заказывал сорокаградусные прозрачные шоты, которые рано или поздно должны были довести температуру тела до привычных тридцати шести и шести десятых.
Тех самых градусов.
Того самого Цельсия.
Шок от мгновенного погружения в ледяную воду прошел, и одновременно со способностью дышать во мне разом очнулись инстинкты самосохранения. Я начал истошно орать, бить по воде руками, я выплевывал обжигающий горло жидкий холод, судорожно извивался, пытаясь сбросить тянувшую на дно тяжеленную разбухшую куртку. Через заливающую глаза воду я смутно различал появившиеся у полыньи человеческие фигуры, слышал какие-то крики, которые то становились громче, то почти пропадали, синхронно с моими погружениями под воду. Кто-то бросил веревку с толстым узлом на конце, она больно ударила меня по голове, и я, не чувствуя уже почти своего тела, что есть силы схватился за нее обмороженными пальцами. Веревка пришла в движение, меня увлекло вслед за ней, навстречу забрезжившей было надежде, и тут я воткнулся с размаху в неровный край льдины, почувствовал – даже сквозь анестезию холода – острую боль. Вода вокруг меня покраснела, я несколько раз глотнул ее, возвращая себе гемоглобин, но, теряя последние силы, пальцы выпустили веревку – не разжались, нет, они больше не могли сжиматься и разжиматься, – просто выпустили веревку, дыхание стало частым-частым, необязательным, совершенно излишним. Тело ушло под воду, я внезапно перестал ощущать, какая она обжигающая и ледяная, и в наступившем безмолвии все, на что я еще был способен, это всматриваться в утянувшую меня глубину. Разглядывать оттенки зеленого, изумрудного и ртутно-синего, которые я до сих пор не замечал. Смотреть на величественное спокойствие, незыблемую бесконечность подводного