Валентин Михайлович Пролейко. Отсутствует
другой <…>, теперь я начинаю понимать, что такое музыка. «Руслан» воодушевил меня стоять в очереди, и вот мы с Петькой на «Лебедином озере». Теперь восхищаемся театром, оркестром, исполнением. Я с величайшим удовольствием поглощаю музыку и до боли в глазах слежу за движениями балерин (главные партии – Плисецкая и Л. Жданов). <…> Я сразу как-то прозрел. Меня теперь привлекают многие симфонические мелодии. <…>
11 марта 1953 г.
Случилось очень большое несчастье. Умер Сталин. Еще неделю назад сообщили о тяжелой болезни его; было это в прошлую среду, на первой лекции мне об этом сказал Сергеев. Весь этот день и у меня, и у Левки, и многих ребят было паршивейшее настроение.
Уже было ясно, что это – смерть. Теперь я потерял вообще всякое доверие к медицине, по-моему – это какое-то сборище коновалов и мясников. Уж не могли спасти такого человека. Положение с каждым днем ухудшалось, и вот в пятницу 6 марта я, приехав из Жаворонков и увидев на клубе Зуева траурный флаг, узнал от Зои Львовой, что Сталин умер 5-го в 21.50. В институте в этот день было очень много народа, но тишина стояла гробовая. Мы чуть не освистали Арефьева, который начал лекцию довольно плоскими высказываниями, что, мол, теперь не надо получать троек и опаздывать на лекции. Днем в БАЗе[18], битком набитом народом, состоялось траурное собрание (неплохо выступил Кириченко), вечером всем институтом стали пробиваться к Колонному залу. В эти дни в Москве творилось что-то неописуемое, какое-то Вавилонское столпотворение. Вся Москва ринулась к Колонному залу. Я сделал две отчаянные и неудачные попытки. Первый раз меня всю ночь мяли на Сретенке (наш институт там сильно потрепали). Я предпринял все возможное, лишь бы попасть: пробивался через конную, пешую, моторизованную милицию и солдат, лазил через многочисленные заборы, крыши, автомобили, исследовал множество московских дворов, меня терли, толкали и били, то же делал и я, но прорваться удалось первый раз к площади Дзержинского, второй раз к Министерству речного флота и Большому театру.
Прощание и похороны проходили с нужной торжественностью. Москва на четыре дня оделась в траур, во многих зарубежных странах был объявлен траур, на имя правительства были получены сотни телеграмм с выражением соболезнования. <…>
При всем моем уважении к Маленкову, я думаю, что он вряд ли заменит Сталина.
17 марта 1953 г.
<…> Я опять собой очень недоволен. Скоро я, наверное, перестану вести этот дневник – получается один скулеж. У меня неважно со здоровьем (опять простудился и три дня провалялся больной), я плохо учусь, и у меня почему-то значительно хуже стала работать голова, за плохую работу в бюро меня ругают и устно и письменно, у меня паршивое материальное положение, я почти не занимаюсь физкультурой и т.д. Попробую не вешать нос, а исправляться, не то пропадет человек. <…>
9 апреля 1953 г.
Времена, как сказал один парень из моей группы, страшные пошли. Наши дважды опростоволосились: приехал Ив Фарж, получил премию мира и где-то
БАЗ – Большой актовый зал.