Исповедь труса. Авантюры 90-х глазами участника событий. Пиит Опилкин
>
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Почему я не хочу назад в СССР
А тараканы бегали по стенке
Портвейном липким грязный стол залит.
Гремела музыка и женские коленки
Уныло гладил ротный замполит.
(1986 год – это единственные строки написанные за два года службы)
Кто-то тормошил меня за плечо.
– Товарищ старший лейтенант! А, товарищ старший лейтенант… Вы велели себя к подъёму разбудить.
Я ещё не отошёл от пьянки. В висках стучало, во рту сушняк. Надо вставать. Всё вокруг поплыло. Вновь присел на кровать. Среди свинарника и бардака увидал недопитую бутылку «Жигулей», дотянулся и жадно её доглотал.
Напротив меня стол, за ним двухъярусная кровать. Снизу спит капитан Быченков, а сверху над ним Пузырь, недавно пополнивший нашу роту молодой лейтенантик.
Посылать на подьем Бычу бесполезно – на хуй пошлёт.
А Пузырь мертвый просто, да и не справится он с поставленной задачей. Жаль замполит с биксами в городе завис.
Придется самому!
Ёб вашу мать, хуёво как! Шатает…
Мы отдельная трассовая рота Бамовского железнодорожного батальона. Дислоцированы в поселке Хурмули и командированы на выполнение важнейших путевых работ Всесоюзной Комсомольско-Молодежной стройки Амурской ТЭЦ. Стоим в пяти километрах от Амурска, у городских очистных систем. Хорошо сейчас декабрь, самые морозы, а то бы нестерпимо воняло говном, летом аж до рвоты. Две комендатуры, батальон стройбата и наша трассовая рота – вот и вся всесоюзная комсомольско-молодежная стройка Амурской ТЭЦ, бля…
Застегнул портупею. На потолке каморки на удавке тусклая лампа. Гудит сварная печка. На улице – 35—36. Ещё не так холодно). Таджик Махмуд круглосуточно следит за теплом в нашей будке, наводит порядок и чистит господам офицерам сапоги. Махмуду очень повезло по жизни, всегда тепло, как в родном Ленинабаде. Да и завидуют ему все солдаты.
Темень, бля! Поссал на снег.
Дневальный на месте, видать Махмуд маякнул… Повезло, суки…
Над палатками белый дымок вьется из труб. Верх у палаток брезентовый, а стены в два ряда из досок сколочены, а проём между ними хуйнёй всякой забит для теплоты. Окон нет. Внутри лампа на шестьдесят ватт одна. Ничо на тридцать харь хватает.. Ну а если не дай Бог, полыхнёт палатка – пиздец взводу. Заживо сгорят. Выход то всего один и узкий с небольшой горловиной. Рядом с ним висит агитационный плакат: «Береги, друг, тепло как своего товарища!» Такие, хули, обстоятельства!..
И уебал под ребро сапогом яловым тварь! Заснул тот пидар дневальный у печки. Повалился безмозглый, захрипел.
Я по ведру, что рядом стояло, пинком ещё от злости как хуйнул! Полетело по палатке, загрохотало.
– Рота подъём! Шпалы пришли!
Солдаты зашевелились, шибануло вонью, сунул нос в полушубок.
У каждого ноги в гниющих болячках и открытых язвах. «Ни хуя не сделать с этой напастью, командир!» – То и дело талдычит военврач. Поебать, служба военная такая!
– Шэвелыс давай, шэвэлыс!
Услышал я голос Гаджи, ефрейтора, исполняющего обязанности старшины.
Мой верный пёс Гаджи! Я увидел тебя сразу, как только ты попал к нам. На третьем месяце службы ты случайно выебал жену парторга, которая взяла тебя в качестве мула для похода в сельпо. Потом ты стал ебать её регулярно, но через пару недель тебя вложили. О нашей трассовой роте по батальону ходили легенды ужасов – не дай-то Бог сюда попасть. Вот и попал Гаджи к нам вместе с устным распоряжением товарища майора-парторга: «Сжить со свету». Поговаривали, его жену весь батальон переебал. Но не повезло только Гаджи. Зато повезло мне с Ним. В тот день замполит, детина сто девяносто росту, обладающий превосходным прямым ударом с правой, отечески обнял прибывшего и пропел свою заученную для пополнения фразу: «Сынок, я могу обещать тебе только одно… Ты вернёшься отсюда живым – это мой долг, а там….» – И замполит кивнул на палатки – «Как себя поставишь.»
В первую ночь Гаджи перепиздил пол палатки, а ещё через день отхуярил в одиночку черенком от лопаты взвод стройбатовцев, которые пришли бить моих солдат. Воин!
Земляков у Гаджи в роте не было. Ему даже не с кем было поговорить по-тарабарски. И я его приблизил. В награду за преданность давал ему свою парадную гражданку, которой завидовал весь батальон, включая часы Сейко, плюс немного денег на карман, чтоб не было стыдно перед бабами. Гаджи мог ездить на блядки в самый Амурск! Конечно, с моим приказом вернуться в роту не позднее 6.00. Ни разу не подвёл. Мужчина!
Остальным солдатам оставалось ебать только стрелочницу, Бабу-Ягу лет шестидесяти, немытую и беззубую. Её будка, только без курьих ножек, стояла метрах в двухстах от нашего лагеря.
А шо делать… Шо