Особые отношения. Дуглас Кеннеди
что в реальной жизни подобных мужчин нет (журналисты, по большей части, никуда не годились).
Какая-то природная осторожность или подозрительность заставляла меня сдерживаться, не торопить события. По той же причине мне не хотелось задумываться о том, сколько еще мы будем вместе – неделю, месяц, неважно. Я чувствовала, что и с Тони происходит то же самое. Он ничего не рассказывал о своих прошлых романах – только раз упомянул, что однажды чуть было не женился («но все пошло кувырком… и вообще, наверное, все к лучшему»). В ответ на попытку выяснить хоть какие-то подробности (в конце концов, рассказала же я про Ричарда) Тони быстро сменил тему, а я и не настаивала, решив, что со временем он сам мне все расскажет. Дело было еще и в том, что за два месяца жизни рядом с Тони Хоббсом я прекрасно поняла: он ненавидит, когда его припирают к стенке или требуют объяснений.
Мы не торопились афишировать отношения перед коллегами, каирскими журналистами. И вовсе не потому, что боялись сплетен – просто мы оба считали, что это никого, кроме нас, не касается. Так что на людях мы держались так, словно нас не связывает ничего, кроме профессиональных интересов.
Ну, по крайней мере, мне так казалось. До тех пор, пока Уилсон – тот самый толстяк из «Дейли телеграф» – не дал мне понять, что дело обстоит иначе. Он позвонил мне в офис и пригласил вместе перекусить в обеденный перерыв, заметив, что нам необходимо обстоятельно побеседовать. Это было сказано в характерной для него высокопарной манере – а потому прозвучало как приглашение от члена королевской семьи. Можно было подумать, что он оказывает мне особую честь, предлагая посидеть в дешевой кофейне отеля «Семирамарис». Как выяснилось, он надеялся, что я поделюсь с ним кое-какой информацией о египетском правительстве, а также некоторыми своими связями. Поэтому, когда речь вдруг зашла о Тони, это застало меня врасплох – мы ведь были уверены, что никто ни о чем не догадывается. Это оказалось верхом наивности, учитывая особенности журналистской тусовки в таких местах, как Каир, где каждому известно, что его коллега ел на завтрак. Тем не менее я вздрогнула, услышав:
– Ну, а как дела у мистера Хоббса?
Я попыталась сохранить невозмутимый вид.
– Полагаю, у него все хорошо.
Услышав столь сдержанный ответ, Уилсон хмыкнул:
– Полагаешь, значит?..
– Откуда же мне знать?
Еще одна елейная улыбочка.
– Понимаю.
– Но если это тебе так интересно, – продолжала я, – почему бы не позвонить ему в офис и не спросить у него самого?
Это замечание Уилсон пропустил мимо ушей и заметил:
– Интересный он фрукт, этот Хоббс.
– В каком смысле?
– О, это я о его хваленом безрассудстве и о том, что он якобы не умеет угождать начальству.
– Ничего об этом не знаю.
– Ав Лондоне всем давно известно, что Хоббс – сущий монстр по части офисных интриг. От него всего можно ожидать, совершенно непредсказуем, – но при этом репортер талантливый, только поэтому его и терпят столько лет.
Он смотрел