Последователь. Андрей Дудко
тебя заменили, – говорит.
– Кем?
– Петром.
Петр – цеховой грузчик с подхалимскими замашками. Я ни разу не видел его в работе, только как он крутится с анекдотами возле начальства.
И тут я понял, для чего он в ночные смены заталкивал в мою линию свои дотошные щеки. Запоминал, какие кнопки жать, сволочь.
– Нельзя, – говорю. – Еще сломает что-нибудь.
– Справляется.
Мне не нравились ее интонации.
– Так что, мне идти работать или нет? – спрашиваю.
– Не знаю. Я еще не видела твоей объяснительной.
Вот как все в жизни происходит, думаю.
– У тебя ведь и причины нет, – продолжала она. – Я же вижу. Признайся, проспал? Не держишься за работу? Знаешь, сколько людей с радостью бы на нее устроились?
– Знаю, – автоматически соврал я.
– Ну, так и расскажи мне, в чем причина твоего опоздания.
Я хотел придумать что-то, и не смог.
– Ну, мы с человеком одним. С другом. Собрали, в общем, покрышки. По городу. Сколько могли найти. И сегодня утром развели из них костер.
Мастерица замерла в ауре контрового света из окна и вся погасла.
– И что? – прозвучал ее сиплый голос.
– Лоханулись. Слишком много дыма получилось. Весь район задымили. И на нас, короче, ментов вызвали. Так мы пока… убежали… я и опоздал.
– Ты идиот? – сказала она. – Издеваешься надо мной?
– Нет, – говорю.
– Иди в приемную и пиши объяснительную.
– Да что тут объяснять.
– Иди!
Больше всего я хотел пойти домой и улечься спать.
– Раз вам так Петр нравится, пусть он и делает ваши пельмени. А мне надоело, – сказал я и пошел в цех.
– Ты что, испугался? – крикнула мастерица. – Вернись! Я пошутила!
Выскочила за мной. Женщины, работавшие в цеху, остановили болтовню и посмотрели на нас. Мастерица хотела показать им, что управляет любой ситуацией, и снова, громко, чтобы все слышали, приказала мне вернуться. Напрасно. Я шел к выходу и впитывал возраставшее недоумение, прекрасное и свежее, ни на что ни похожее, впервые посетившее эти стены.
У проходной висела длинная доска почета с портретами электриков, обвальщиков и прочих столпов комбината, к которым затесался Петр. Все в праздничных рубашках, причесанные, чистые. Будто обречены на казнь. Глаза от напряжения чуть не вываливаются из орбит, их мокрая поверхность блестит, отражая вспышку фотоаппарата. Раньше я ничего смешного на этих портретах не замечал и проходил мимо, но теперь, когда власть комбината над моей личностью стала слабеть, стеклянный отсвет на вытаращенных глазах показался мне безумно смешным. Я зашелся в ликующем смехе и сполз под доску. Работа выходила из меня вместе с хохотом, как причудливый дым из горящей покрышки, и ее место занимало веселое облегчение.
Смеялся я странными визгливыми импульсами. Я всегда перенимаю поведение у людей, с которыми провожу много времени, и эту ужасную манеру скопировал у Толика. Если мы