Рад Разум. Евгений Владимирович Кузнецов
и все-то вокруг – во сне, во снах: «до-перестроечном». «пере-строечном», «пост-перестроечном».
Странно и жить среди странных!
Страшно даже, когда спящие – твои близкие.
Страшно – больно и подумать об этом…
Но надо идти на боль.
Почему – надо?..
Не знаю… Вернее, знаю: значит, я такой… что мне это надо.
И – надо идти на боль!.. Не терпеть. Незнания. И – на самую, значит, тайную свою боль. Чтоб, войдя в неё, как-то разрешить. Эту боль населить самим собою. Но и – оставшись собою!
Если есть свет – то потому, само собой, что есть и тьма.
И они – вместе!
Плеснуть в ведро воды родниковой ложку чёрной туши – и вся вода будет серой. – Так сказать – посредственной!..
И как же жить?!..
А надо сказать себе раз навсегда, что тушь в воде – нерастворима.
То есть: надо сказать себе прямо, да, прямо: я – чистый, да, я – чистый!..
Если я, например, люблю женщину именно эту, то все другие женщины для меня – частицы инородные. – Да, хочу я или не хочу.
И так – во всём бы в жизни.
И – в главном.
От рождения все – либо ангелы, либо бесы.
Опять же: кто не понимает этого – тот во сне.
…На дверях: «Кабинет реанимации».
Сердце где-то… рядом со мной… ощутимо стало…
По – живой?..
Слово это… какое зыбкое…
За дверью внутри… впрочем… присутствовало что-то… впрочем… как бы домашнее…
По живой!..
Бросил куртку на пол.
Подумал подумать – постучать ли?..
А уже стоял в какой-то комнатке тёмной, как тамбур… и дальше – звала дверь открытая… звала – электрическая яркая…
Но из боковой двери вышел в белом халате кто-то. – Молодой мужчина, коротко стриженый, аккуратно бритый… совсем молодой, с глазами пытливыми… студенческими.
–– Моя мать здесь.
У него одна рука была в кармане в белом.
Он спросил…
–– Троицына.
Он, не моргая, сказал что-то про «одну минуту»…
…В оранжевом искусственном запахе.
Мама…
Мамины глаза закрыты.
Мама – была.
Была так, что она – есть.
Слово и это… зыбкое…
Мама дышала.
Устало…
Терпеливо…
Нетерпеливо!..
Под носом трубочка прозрачная – чужая – приклеена пластырем – чужим…
До подмышек – под простынёй.
Руки – на простыне.
Тёплые, тёплые руки.
Тёплые щёки… лоб тёплый…
Такие, какие они и есть.
Ладони мои – как на горячем… и – опасном… и – затаённом!..
–– Мама…
Она – хмыкнула… вопросительно…
Как когда её – уж если мне чего-то очень-очень – будишь.
–– Мама…
Я – над самым, близко, её теплом.
Она тут – сказала.
Не губами, еле слышно, полуоткрытыми – а, как всегда, самой настоящей собой.
–– Подыми мне глаза.
Я