Мой Черный Князь. Марья Цепиш
Я больше не хочу плакать и горевать. Я хочу быть счастливой и видеть счастливые глаза моих близких. Например, папины. У него в жизни мало что получилось, поэтому я обязана стать богатой и знаменитой. Ладно, можно обойтись и без лавровых венков. Меня устроит и первый вариант.
Всякий раз, входя в фойе полицейского ведомства, я будто вижу моего семнадцатилетнего папу, растерянно моргающего и уходящего ни с чем. В далеком 1969 году знакомые моей бабушки, папиной мамы, решили проявить участие к матери-одиночке, всю жизнь тянувшей на себе единственного сына и так и не решившейся выйти замуж после предательства любимого мужчины. Знакомые предложили помощь в том, чтобы папа поступил в школу милиции. Для этого ему надо было явиться в главное ведомство, как раз то, в которое теперь рвусь я. Папа, в то время только-только окончивший сельскую школу, глупенький мальчик, выросший в эпоху дремучего социализма и умеющий добиваться своих целей только посредством честного труда, растерялся под взглядом сурового постового, не понял, куда ему нужно позвонить, что спросить, к кому обратиться. Постовой и снующие туда-сюда милиционеры не проявили к нему никакого внимания. Все шли мимо. Он был там впервые. Не понимал, насколько важно оказаться здесь и получить то, за чем пришел. Жизнь казалась папе бесконечной, и он думал, что все успеет. Да и зачем ему эта непонятная и равнодушная милиция, когда он начитался книжек о подвигах военных летчиков и сам мечтал стать им?!
Он вышел из ведомства, пошел на вокзал, вернулся в нашу затхлую деревуху, не поступил в летное училище, пошел в армию, опять не поступил в летное училище, пошел на завод, потом постовым в милицию, потом в пожарную охрану. Между этими важными делами умудрился познакомиться с нашей мамой, родить сначала мою сестру, через пять лет после этого меня. А там подкралась пенсия, и мой папа так и не стал ни знаменитым, ни хоть чуть-чуть богатым. Мы и так жили довольно бедно, а в 1998 году, как раз когда папа ушел на пенсию, ударил финансовый кризис и мы успешно пополнили список сорока процентов россиян, которые, согласно официальной статистике, стали жить за чертой нищеты. Подробности этого периода никогда не уйдут из моей памяти. Спешу поделиться ими в следующей главе.
Моя школа
Дверца, покрытая выцветшим и потрескавшимся лаком, скрипнула. Шкаф в моей убогой съемной хате дрогнул, словно обуянный жадностью скряга, которого вынуждали чем-то поделиться. И словно плюнул в меня деревянной вешалкой, которая больно ударила меня по выпирающей на запястье косточке. Я подняла вешалку и увидела на ее нижней планке надпись, сделанную карандашом: «Казнь синей куртки через повешение». Почерк – прыгающий, мелкий. Мой. Когда же я сделала эту запись? Вспомнила. Это было в девятом классе, одиннадцать лет назад. Сейчас расскажу, почему синяя куртка вызвала у меня такую непримиримую ненависть.
Я обвела взглядом сиреневое пальтишко, которое мне купили в пятом классе. Тогда оно смотрелось довольно щеголевато: