Обыкновенная любовь. Сергей Хоршев-Ольховский
это вообще возможно физически?
3. Почему могучая и мудрая природа и всеобъемлющий разум допустили это?
Девятый угол
Маленькая повесть. Из цикла «Донские рассказы»[4]
Предисловие
После долгих лет разлуки я снова захотел побывать в любимом городе своего детства – городе Шахты. Там, по моему тогдашнему убеждению, было самое вкусное в мире мороженое и самые красивые в мире трамваи и кинотеатры.
По воле случая в те несносно жаркие августовские дни мне довелось познакомиться с интересной рассказчицей – Клавдией Гуровой. Эта невысокая, кругленькая, подвижная как ртуть пожилая женщина была неутомимой говоруньей.
– Это тот самый, что «Маманю» написал? – с живостью спросила она, едва только родственники представили меня ей.
– Вы читали мой рассказ? – удивился я.
– И главы из романа читала, что были напечатаны в той же газете. По-нашенски написал, по-простому, – похвалила она меня. – Да и не сбрехал нигде. У меня ведь в родне, с материнской стороны, похожая оказия была: один дядя за белых воевал, а другой – за красных.
Не желая упускать возможность, я тут же попросил свою собеседницу рассказать мне эту интригующую историю.
– Ладно, расскажу, как пообедаем, – охотно согласилась Клавдия.
Трапеза мне показалась нескончаемо длинной. Едва дождавшись её конца, я тотчас подсел поближе к бабе Клаве и стал обдумывать, как бы поделикатнее возобновить наш разговор.
– Не суетись, милок, – опередила она меня. – Не позабыла я про своё обещание. Только, боюсь, не всем мои побасёнки будут интересны. А докучать людям я не люблю. Пойдём ко мне, я живу через дорогу. Там, в тишине и прохладе, я и расскажу, что знаю. Выдумывать не стану.
Я с готовностью вскочил с места и первым направился к двери.
– Погоди, а тетрадку взял? – охладила мой пыл баба Клава. – Записывать-то куда станешь? На ладонь, что ли?
Я хотел было сослаться на хорошую память, но мельком поймал её непреклонный взгляд и поспешил достать из дипломата записную книжку и авторучку.
1
Домик бабы Клавы с зелёными, сработанными на деревенский манер узорчатыми ставнями, в дневное время наглухо закрытыми, мало чем отличался от соседних приземистых построек, прикрывшихся от жгучего степного солнца густо разросшейся виноградной лозой. Преимущество таких, будто бы вросших в землю, изб перед многоэтажными коробками я почувствовал сразу: сюда почти не проникала уличная духота.
Усадив меня на крохотный старый диванчик, который, вероятно, был моим ровесником, баба Клава тоже присела рядом и без всяких предисловий, – лишь выпростав из-под белой ситцевой кофточки, сшитой на старинный манер, с рюшечками и вытачками, шёлковую золотистую нить с крестиком, видимо, для того чтобы я положился на искренность её слов, – начала повествование:
– Так вот, было это в Гражданскую, кажись, в девятнадцатом году. Дядя мой, Фёдор, воевавший дотоле за красных, взял да и перешёл ни с того ни с сего к белым. И надо же было такому случиться:
В настоящем издании повесть публикуется в некотором сокращении.