Обыкновенная любовь. Сергей Хоршев-Ольховский
говоря, взял у неё с рук дитя и прижал к себе. А муж на радостях её подхватил на руки и понёс в сани. Всю дорогу обнимал он её и целовал, ни разу не спросив про ребёнка. Свёкор тоже ни единым словом не обмолвился – откуда, мол, и чей? Знай себе баюкает его да лошадей постёгивает кнутом. А когда на рассвете домой приехали, он первым вошёл в хату и сказал: «Того, кто на Ксению плохое слово скажет или насчёт ребёнка станет интересоваться, прогоню со двора!» С тех пор никто и ничем не попрекал её в семье. Со временем у Фёдора с Ксенией ещё трое детей народилось, но первенец, сибирячок Илю шечка, остался любимчиком. Сердешный был дюже, никому ни в чём не откажет, каждого уважит чем может. А уж отца-то любил!.. Страсть как! В тридцать седьмом от смерти даже спас его. Фёдор ремонтировал колхозный амбар и в щелях да под половицами насобирал полчувала[5] подпорченного зерна и отнёс домой. А тут, как на грех, председатель сельсовета приехал проверять по доносу соседний двор вместе с милицией, и заодно заглянули к Фёдору. Что полагалось за саботаж человеку, метавшемуся от белых к красным, сам понимаешь… Но Илюша – он работал у отца в строительной бригаде помощником – взял всё на себя. Сказал, что отец велел ему отнести зерно в колхозную клуню, а он посамовольничал и тайно высыпал в свой закром. Фёдору за такое дело, конечно, каюк был бы, а Илюшку всего-то на пять лет сослали в Сибирь.
– Везучий этот Фёдор, – заметил я не без иронии. – Наверно, дожил до ста лет?
– Ничего подобного, офицер в войну застрелил из нагана[6].
– За что?
– За то, что проведал без разрешения семью. Он воевал как раз в той самой части, какая в сорок втором году гнала из-под Сталинграда румын прямо на его родной хутор Ольховый. И как ему было не заглянуть домой? Только надо было с разрешения, а он побоялся, что не получит такового: дюже уж сумасбродный был у него командир. На свой страх и риск забежал на минутку домой, проведал жену и детей и кинулся следом за своими. Догнал он их всего лишь через три километра, под хутором Вяжа. Однако командир всё равно осерчал, несмотря ни на какие объяснения, и обвинил его в дезертирстве.
– Неужели отправил в штрафбат? – изумился я. – Совсем бессердечный человек!
– Хуже! Застрелил острастки ради на глазах у других солдат. Ксении тоже досталось. Её как жену врага народа опять отправили в Сибирь. Но хоть там ей повезло: попала в то самое место, где и сын её отбывал наказание. Илюшка к тому времени своё почти отбыл, но мать одну оставлять не захотел, вместе вернулись домой. Это было уже после войны. Такая вот, брат ты мой, печальная история.
– Действительно печальная история, – согласился я. – Только вы её рассказали очень красноречиво, как истинная казачка.
– Истинная я только по духу, – возразила моя собеседница, – а по крови – только наполовину.
– Разве? – засомневался я.
– Погоди, и про это расскажу, – успокоила меня баба Клава и, скрестив руки на груди, призадумалась.