Солнце сияло. Анатолий Курчаткин
заняться обменом и мне.
Человек на улице, уговаривая снизить курс, потоптался-потоптался у амбразуры окошечка еще – и сунул к нам вовнутрь двадцатидолларовую купюру.
– Ладно, давайте. Меняйте.
Стас взял купюру с пластмассовой тарелочки для денег, посмотрел на свет, зажал между пальцами у нижнего обреза, там, где буквами было написано «двадцать долларов», поводил пальцами по надписи несколько раз (я и не знал, что нужно так) и лишь после этого, прощелкав калькулятором, принялся отсчитывать русские деньги. Человек за стеклом, приняв деньги, пересчитал их над тарелочкой и молча отвалил от киоска.
– Ну так вот я тебе что. – дождавшись этого момента, снова повернулся ко мне Стас.
Я перебил его:
– Так ты и валюту меняешь?
Должно быть, в моем голосе ему послышалось осуждение.
– А что? Настоящий бизнесмен должен брать деньги везде, где они лежат. Нагибаться в самую грязь и не думать, что там о нем кто-то скажет или подумает.
Это уже был голос Феди, я так и услышал его интонации. Но нет, я был далек от какого бы то ни было осуждения Ста-са. Если что и прозвучало подтекстом в моих словах, так это воспоминание о наших первых московских неделях. Ведь чем Стас тогда не хотел заниматься, к чему, считал, он не способен? К купеческому делу. Получается, просто не знал себя. Я вспомнил еще, как в день моего приезда в Москву, когда мы шли арбатскими переулками после неудачного похода в рай, вытолканные оттуда взашей в преисподнюю неутоленных фантазий, он помнился мне гоголевским Ноздревым. Тоже ведь я не знал его таким в казарменной жизни.
– Да нет, Стас, бога ради, – сказал я. – Не боишься, что заловят, так что ж. Меняй.
– Бояться еще! – Стас усмехнулся. – Кого бояться сейчас? Бардак сейчас, никто ничего не знает, не делает, сейчас самая пора, когда люди состояния сколачивают. Из копейки – рубль, из рубля – миллионы.
И снова в его голосе был Федя. Федя-то точно делал себе состояние.
– Ладно, Стас, ладно, ладно. – Я позволил себе несколько повысить голос. Мне вовсе не хотелось продолжать этот разговор. Тем более что у меня не было времени ни на какие разговоры. Я заскочил в киоск специально, чтобы вернуть долг, на минуту-другую – и все, бежать дальше. Наши жизни текли сейчас в таких параллельных плоскостях, что нам легче было пересечься здесь, чем одновременно оказаться дома.
– Ты, значит, по этой колее, я по другой. Стань хозяином, я что, против? Буду рад. Будет у кого занимать. Тем более по-крупному.
Последние слова я произнес, сдобрив их интриганской ухмылкой, но Стас не среагировал на нее.
– Если и не стану хозяином, – сказал он всерьез, и даже, пожалуй, с патетикой, – буду управляющим, директором, в общем – белой костью, голову тебе на отсечение! А на морозе тут пусть вон тетки сидят. Это их дело, они что еще, кроме этого, могут?
Тут я уже посчитал возможным не отвечать Стасу. Оставив его вопрос висеть в воздухе риторической фигурой.
– Но два-три раза, пока замена мне не найдется, я еще, естественно, постою, поторгую, – объявил я.
На улице после сырого воздуха