Конкурс красоты в женской колонии особого режима. Виталий Еремин
сентябрь. Арестантки в черных сарафанах, черных ватниках и белых косынках грелись возле общежитий под скупыми лучами осеннего солнца. У каждой в руке сигарета или самокрутка. Было воскресенье, и сегодня никто не работал. Из динамика вырывался старый шлягер: «Музыка на-а-ас связала, тайною на-а-ашей стала…»
Жмакова говорила тоном экскурсовода:
– Здесь у нас больше тысячи женщин. Сами себя они называют пантерами. Красивое слово. Сидят в основном дочки генералов, министров и интердевочки. И, конечно, ни за что. А если серьезно, у нас только одна настоящая интердевочка, хорошо говорит по-английски. А остальные – настоящие рецидивистки. Сидят за воровство, мошенничество и убийства. Многие в колониях раскручиваются и отбывают по 15-20 лет.
– Здравствуйте, ягодки мои! – ласково приветствовала арестанток майор Жмакова.
– Ага, ягодки, только волчьи, – ответили ей.
– Птички мои, – еще ласковей произнесла Вера Дмитриевна.
– Ага, кокаду, – послышалось из-за решетки.
– Это у нас так называемые локалки, – поясняла дальше Жмакова. – Таким образом, мы ограничиваем связи осужденных. Без этих локалок найти осужденную, если она вдруг понадобится, очень трудно. А их у нас тут, повторяю, больше тысячи.
Леднев и Мэри рассматривали арестанток. Арестантки с не меньшим интересом разглядывали их, обмениваясь замечаниями и посмеиваясь.
– Можно фотографировать? – нетерпеливо спросила Мэри.
– Можно, – разрешила Жмакова.
Американка начала лихорадочно клацать затвором камеры. К решетке бросилась старая арестантка, сипло заорала:
– Елы-палы! Какого хрена? Ты меня спросила? Я на тебя в суд подам!
– Она не понимает, – сказал Михаил.
Арестантка сбавила тон:
– Нерусская, что ли?
– Американка.
– Тогда пусть платит баксы. Дорого не возьмем.
Другая арестантка ласково подошла к Ледневу, сказала с придыханием:
– Эх, кабы невидимкой да к тебе в карман. Угостил бы сигареткой, мужчина.
Михаил повернулся к Жмаковой:
– Можно?
Та молча кивнула. Леднев подошел к решетке. К нему тотчас устремилась целая стайка женщин. Через несколько мгновений пачка была пуста. А к нему уже бежали другие арестантки. Мэри залезла в свой рюкзачок и вынула две пачки «Мальборо». Одну дала сердитой арестантке. Та заулыбалась, избоченилась.
– Давай, снимай меня первую.
Мэри снова заклацала затвором камеры. Ее лицо при этом выражало охотничий азарт. Кадры должны были получиться потрясающие. Никогда еще Леднев не видел женщин, над которыми бы так беспощадно поработало время. Впалые щеки, беззубые рты, высохшие тела… При этом никакой патологии. Может, во времена Ломброзо у преступниц были другие лица? Где петлистые уши, западающие подбородки, искривленные или приплюснутые носы, низкие лбы, сильно развитая нижняя челюсть и выдающиеся скулы? А вот той блондинке с высоким лбом и лучистыми глазами хоть сейчас в Государственную думу – депутаткой.
– Кто она? За что сидит? – спросил он.
– Мошенница, –