Единственная игра, в которую стоит играть. Книга не только о спорте (сборник). Алексей Самойлов
террора – в 1937‑м. До поры был таким же слепым кутенком, как и все мы, когорта, зараженная немочью страха, лжи и бессилия.
Когда могильную плиту чуть сдвинули с нашей общей ямы, от когортных болез ней каждый избавлялся на свой салтык. В одиночку. Это заболевают когортой, а исце ляются поодиночке, коллективного прозрения не бывает, только индивидуальное.
Из всех нас, своих студенческих друзей, из советских спортсменов большого ка либра он первым начал бодаться с дубом.
Колокольчик, дар Валдая, дар Божий, может греметь, как ботало на коровьей шее. Сам от горшка два вершка, только записался в шахматную секцию Ленинградского двор ца пионеров, а уже, прибив какого-нибудь шкета стар ше себя на три-четыре года, такой звон поднимает – со святыми упокой: «Пижон! Сапог! Играть не умеешь…» А прибьют его – сразу в рев. Едва слезы высохнут, снова звонит: «Салаги! Шмокодявки! Играть не умеете…»
Поколачивали звонаря, щелбанов давали, за нос таскали – не унимался. Окрести ли Борю «малой сволочью», о чем он в разные годы своей жизни вспоминал почему-то с превеликим удовольствием.
Кстати, у него не было бы многих неприятностей в жизни, если бы он из «малой сволочи» стал «большой», а не носился бы, как с писаной торбой, со своими понятиями о чести, совести, справедливости, слове джентльмена и прочих добродетелях, украша ющих завсегдатаев Пиквикского клуба, а не дубасящих друг друга по голове мастеров интеллектуального бокса.
Игра при свете совести
В матче 1972 года в Рейкьявике Спасский боролся со спортивным начальством, тре бующим прекратить игру, чтобы сохранить корону за Советским Союзом. Накануне третьей партии чемпиону мира позвонил из Москвы председатель Спорткомитета СССР Павлов и сказал:
«Борис Васильевич, вы должны предъявить ультиматум», на что Спасский ответил: «Сергей Павлович, я буду играть матч» – обмен этими репликами продолжался полчаса, после чего Борис лежал в номере три часа. Тогда говорил: «Меня трясло». Сейчас, посмеиваясь: «Отдыхал».
Перед звонком Павлова Спасский вел в счете 2:0, причем за победу во второй партии очко ему было начислено без игры из-за неявки соперника, американца Робер та Фишера. Тогда же, в 72‑м, я позвонил Михаилу Талю и спро сил, что Миша сейчас сделал бы, и услышал: «Я не пришел бы на третью партию – подарков (речь шла о втором очке. – А. С.) не принимаем. И Ботвинник не при шел бы, и Петросян, и любой другой гроссмейстер. Это единственный выход из поло жения, но только не для Спасского. Боря ведь у нас невольник чести…»
Неужели опытнейшему матчевому бойцу, прожженному игроку Спасскому не прихо дила в голову эта идея? Спрашиваю его об этом через четверть века после Рейкьявика…
– Мне пришло в голову сдать третью партию, как только Бобби в моем присутствии начал скандалить с главным арбитром матча Лотаром Шмитом, жалуясь на шум телеви зионной камеры. Но я был связан словом, которое дал Фишеру, – играть эту партию,