Моя жизнь и любовь. Книга 2. Фрэнк Харрис
за мудрость. В конце я отметил, что «как Мальбранш[126] видел всё в Боге, так и мистер Фриман видит всё в толстом, широкоплечем, агрессивном тевтоне».
В первую неделю моего пребывания в Лондоне у меня появился еще один друг, который сослужил мне хорошую службу. Это был преподобный Джон Вершойл, в то время викарий в англиканской церкви на Мэрилебон-роуд. Не помню, как с ним познакомился, но вскоре я обнаружил в нем один из самых выдающихся литературных талантов того времени, в особенности дар к поэзии, почти сравнимый с даром Суинберна. Вершойл был из хорошей ирландской семьи и переехал из Тринити-колледжа в Кембридж, где в семнадцать лет написал на греческом свои первые стихи для ежегодника, издававшегося университетом. Его поэзия на английском языке тоже виделась мне чудесной – лирический дар высочайшего уровня. Хотя Вершойл был всего на дюйм или около того выше меня, он был на пятьдесят дюймов шире в груди и невероятно силен. Я прозвал его линейным боевым кораблем, сокращенным до фрегата. Он был красив, с высоким лбом, хорошими чертами лица и длинными золотистыми усами. Из всех мужчин, которых я встречал в своей жизни, именно его большинство людей признали бы способным на великие дела, по крайней мере, в литературе. Однако Вершойл только подавал надежды, он безвременно умер в расцвете сил.
Приятель зашел ко мне как раз тогда, когда я закончил писать первый обзор для «Зрителя». Естественно, я дал ему почитать рукопись. Вершойл был знаком с трудами Хаттона. «Высокопоставленный церковник, – называл он редактора, – который чрезвычайно восхищается Ньюманом[127]».
Вершойл с ходу заявил, что Хаттон непременно возьмет статью о России: это было так ново – я утверждал, что в закостенелой России скоро должны проявиться признаки революционного духа.
– Мне необходимы ваши советы, – настаивал я. – Пожалуйста, укажите на любые недостатки. В немецком я разбираюсь в совершенстве, в английском же весьма слаб.
Он улыбнулся.
– Вот предложение, которое подтверждает ваши слова. Есть ещё одно…
По ходу того, как он редактировал мой обзор, я получил лучший урок английского языка, чем когда-либо еще. С того дня в течение пяти лет Библия и «Гулливер» Джонатана Свифта не покидали ночной столик у моей постели. За все эти годы я не открыл ни одной немецкой книги, даже моих любимых Гейне или Шопенгауэра. Мне потребовались годы, чтобы выучить немецкий язык, однако вдвое больше времени понадобилось мне, чтобы очистить свой мозг от его следов. Ни один писатель никогда не должен пытаться овладеть двумя языками.
Короче, я написал, а если быть точным – переписал два небольших эссе о прочитанных книгах и отослал их Хаттону. На следующий день я вернулся на свой пост у Чэпмена, и когда сообщил ему, что намерен работать в «Зрителе», он рассмеялся и сказал, что он в восторге от такой шутки. Через день или два он позвал меня и дал мне пару книг, о которых он пожелал узнать мое мнение.
– Мередит[128] – наш читчик новенького, – сказал Хаттон. –
Николя Мальбранш (1638—1715) – французский философ-метафизик, католический священник.
Джон Генри Ньюман (1801—1890) – английский католический кардинал, богослов, ученый-евангелист, поэт.
Джордж Мередит (1828—1909) – выдающийся английский писатель викторианской эпохи; автор цикла романов под общим названием «Эгоист».