Химически чистое искусство. Пётр Иголкин
всем вокруг.
Нико, как и обещал, иногда заходил, мило улыбался и всячески скрашивал моё одиночество… Хоть и говорить такое, когда рядом лежит Даня, подло до трусости. По Нико можно видеть стремление к выздоровлению, к избавлению от зависимости. Он, в свою очередь, сглаживал углы, называя это «временным пристрастием». Однако мои доводы, что психиатрия не в курсе про такую болезнь, были не поняты в шутку, и он ещё больше озадачился своим недугом. Надеюсь, выражение, что бывших наркоманов не бывает, окажется липой.
Он всё ещё пытается подобрать нужный триггер, чтобы Даня очнулся. Только теперь после каждой попытки он бешено глядит в кардиомонитор. «Экспрессионизм полезнее химии… Нет, сейчас, сейчас… А, вот: искусство полезнее науки, – он глядит на меня, как бы говоря: – Я знаю, что несу вздор, но вдруг поможет!»
Мои же односторонние разговоры с Даней становятся редкостью, неверное, потому что перестаю получать хотя бы какое-то утешение в этом: можно сказать, приелось. Меня ошарашивает, с какой быстротой ко всему можно привыкнуть и от всего отвыкнуть. Это демонстрирует Нико. Или точнее, его лечащий врач.
«Всё, я уже не знаю, что сказать… ПОЛИНА ТЕБЯ БРОСАЕТ!» – Нико совсем обессиливает, а мне забавно это наблюдать, поэтому я не прерывала его стараний. Толку в этом никакого. Учитывая, что в нормальном-то состоянии Даню мало интересовало всё не его, любые попытки сводились на нет. Кто-то из персонала иногда тоже нарывался на эти сцены, и быстро удалялся, сдерживая ухмылки.
Мама заходила ещё пару раз. Про человека, что лежал со мной в одной палате, она вообще не спрашивала. Разговаривали мы с ней, по большему счёту, ни о чём, но приятно и довольно долго. У нас никогда не было общих тем и интересов, поэтому мы всё ходили вокруг да около. Всплывали порой старые темы: не передумала ли я и прочие. На что мне приходилось уклончиво говорить что-то вроде: «Мам, а принеси мне книг и плеер, пожалуйста!»
Зато мама сама приобщилась к искусству. Моё недовольство было выше границ, когда она заявила, что посмотрела мои фотографии. Без спроса лезть в мои личные вещи! Её это, конечно, никогда не останавливало, но всё же… Хорошо, что ей понравилось, и я приутихла с возмущением.
– Я просто подумала, вдруг я пойму что-нибудь, что тебя так сильно тянет. И знаешь что? Я поняла, – говорит она. – Эмоции?
– Теплее! – играючи отмечаю я.
– М-м-м, перспектива? Точно! У тебя есть несколько таких работ.
– Будем считать, что ты попала, мам!
И как можно было не понять, что на некоторых работах красовался Даня? Ума не приложу. С другой стороны, ну и славно.
И только-только она выходит за дверь после своего визита, как тут же заходит врач, тот самый, который говорил про «глупые формальности» общения. Я не успеваю прочесть и строчки в книге. Он кидает на меня украдкой взгляд, и занимает позицию около Дани. За ним прямо-таки вламываются двое людей: мужчина, на вид лет пятидесяти, слегка худощавый, и видно,