Ольма. Стать живым. Анна Владимировна Прокофьева
искусно вырезанную из такого же черного дерева черную же шкуру, на которой каждый волосок блестел от мерцающего огонька в руках старушки, как настоящий. А бабка, меж тем, шамкая, продолжала:
– И сошла на землю Великая Мать Юман-ава, повергающая в трепет видом своей черной плоти, с широко открытым ртом, страшно шевелящимся в нем языком, со сверкающими огнем алыми глазами. Огласила грозным криком все стороны света. И обрушила Великая Мать гнев свой на врагов, в смертном горе убивая и пожирая их воинства. Она одной рукой хватала и совала чужих прямо себе в рот. Иных чужих убивал Её меч, иных поражал удар венчанного черепом посоха. Иные же враги встретили смерть, растерзанные Ее острыми клыками, что выросли во рту, вкусившим крови врагов. Во мгновение ока погибли все недруги, а Ящер бросился к несказанно страшной Нашей Матери. Ужасным ливнем стрел этот коварный демон, а также тысячью брошенных камней, захотел поразить Нашу Гневную Мать. Но страшно взревев, будто ярая медведица, Великая Мать грозно рассмеялась в праведной ярости своей и стала топтать Ящера сильными ногами, топтала, пока не стал он плоским, словно высохшая под камнем лягушка и втоптала его обратно глубоко в землю…
Бабка умолкла. В повисшем молчании Ольма, боялся пошевелиться, ждал что же будет дальше. А дальше, бабушка стряхнула огонек из ладоней себе под ноги и кряхтя уселась прямо на землю у ног древней статуи. Из маленького язычка пламени, разрастаясь вширь и в высоту, разгорелся небольшой уютный костерок без дров и веток.
– Ну, что стоишь, внучок, в ногах правды нет, сам поди знаешь про ноги-то, – Намекнула о бабка… – Садись и спрашивай, – ласково похлопала по земле высохшей ладонью старушка.
Ольма где стоял, там и сел, прямо напротив бабки, от которой его отделяло только пламя волшебного огня. Старушка терпеливо ждала, приветливо и ласково глядя через огонь.
– Ты кто? Откуда? Она кто? – Говорил, будто бросал камни в воду, и показал рукой в сторону черного многорукого чура Ольма.
– Ой, милай, не признал, чай? Я ж твоя прабабка, – улыбнулась, став враз похожей на сморщенное яблочко, старушка, – Зови меня Шокшо-ава… Хотя, раньше меня по-другому кликали… – хмыкнула бабушка. – А откуда? Да из тех ворот, что и весь народ. Только не так надо было спрашивать – откуда? Надо было спрашивать – почему? – хитро подмигнула бабулька и морщинки лучиками разбежались от добрых выцветших глаз.
– Почему же, мудрая бабушка Шокшо-ава, ты здесь? – вежливо спросил Ольма, ведь и отец, и мать учили его уважать старших.
– А потому, внучок, что Великая Мать Юман-ава отпустила меня из Духова Леса, чтоб я тебе весточку передала. Весточку от мужчин твоего рода, а особливо от твоего отца. Беспокойны они стали, не охотятся в своих кущах на зверей чудесных. Их, давно ушедших из Яви, дума гложет. Дума о том, что потомок их единственный духом пал! Пустил в душу злого паука,