.
или вишнями, а жадные! Просто жадные, и этим сказано все. Жадные губы не могут быть некрасивыми и несладкими. Наверно, это великое достоинство женщины – иметь жадные губы. В женщине все должно быть искрящимся и щедрым, но губы – обязательно хищными и жадными!
И уже потом, черт знает когда, наверное, под утро, когда я отчетливо видел ее мутные и опьяневшие глаза, я услышал:
– Такой молоденький, а так хорошо целуешься. Кто тебя научил?
– Жизнь, – ответил я со вздохом.
Она засмеялась и расцеловала меня. И в меня, можно сказать, впервые за всю ночь змеей вползла шальная мысль. И сразу кровь ударила в голову, сразу вспомнил, как охотно она отдавала свою грудь! И захотелось… Захотелось полежать на женщине!
Однако, опираясь на опыт прошлых лет, я не рискнул что-либо предпринять. Для начала выяснил, когда она уезжает. И, узнав, что не раньше понедельника, отложил решающий удар на последнюю ночь.
Договорились встретиться сегодня на этом же месте после пионерского отбоя.
16. Рок
4 июля. Воскресенье.
Мы встретились днем, совершенно случайно. Она со своей Татьяной куда-то спешила. Наверное, богу, пути которого неисповедимы, была угодна эта развязка.
Мою Наденьку подменили. Вчера ночью со мной была не она! Эта Надя почему-то смущена и сторонится меня. Будто не сама меня целовала несколько часов назад!
От неожиданности не знаю, как себя вести. Разговор не клеится.
– Что-нибудь случилось? – спрашиваю.
– Ничего, – короткий сухой ответ.
А подруга ее в нетерпении топчется тут же.
– Как ты себя чувствуешь? – наседаю я.
– Нормально.
– Ты хоть поспала?
– Поспала.
– Ну что с тобой. Надя?
– Ничего.
И невыносимая идиотская пауза. И я даже не могу прикоснуться к ней. А мне хочется обнять ее, прижать к груди и выпытать причину такой перемены…
И вдруг она сообщает:
– Ну, мне пора.
У меня слова стоят в горле.
– Надо ехать, – смущенно поясняет она.
– Куда?
– Домой.
– Куда это?.. Куда домой?
– У меня один дом.
– В Носовку, что ли?
– Да, в Носовку.
– Но ты собиралась в понедельник…
– Мало ли… Теперь все меняется.
– Но что случилось?
– Ничего.
Она даже не смотрела на меня. Разговаривала, как с посторонним. С каждым ее словом внутри у меня что-то обрывалось, я терял равновесие. И земля уходила из-под ног. Я был готов схватить ее за руку и убеждать, умолять, чтобы она осталась.
Но тут же во мне просыпался какой-то фельдфебель и внутри же меня орал во всю глотку: «Не сме-еть! Не сметь уговаривать бабу! Достоинство – превыше всего!.. И пускай катит в свою паршивую Носовку!»
И я, разрываемый надвое, смотрел на нее и молчал. Не знаю, что она увидела в моих квадратных глазах, но только улыбнулась как-то уж очень по-взрослому. Потом повернулась и пошла, не сказав