Язык цветов из пяти тетрадей. Михаил Синельников
выгоревший след.
Но чище карма в этих посещеньях.
Вдруг журавлей увидишь перелёт,
Уснёшь в цветах… Как молвил их священник:
«Степь отпоёт».[6]
Тейярдизм
Наверно, мыслит эта плесень,
И скудный ягель, этот мох,
Олений корм, так чёрств и пресен,
Весь от раздумий пересох.
Всё, все… И даже эти скалы!
Что понял этот крутосклон?
Всех извержений пламень алый
Сознаньем высшим наделён.
Дойдя до белого каленья
Под вечной оболочкой тьмы,
Ядро Земли плодит виденья,
И это наважденье – мы.
И совесть мы не успокоим,
Когда помчатся корабли
Вихрящимся пчелиным роем
От оставляемой Земли.
Инопланетянин
Своей особостью изранен,
Познав хозяев злость и спесь,
Пойми же, инопланетянин,
Что ты своим не станешь здесь!
Ты доберёшься до истока
Наречий здешних, бодр и рьян,
Но в пониманье мало прока
И нет приязни от землян.
За их злосчастия в ответе,
Ты будешь рвать стальную сеть,
Взывать в слезах к иной планете
И в небо звездное глядеть.
Старое дерево
Теснится роща молодая,
А всё же место в ней нашло
И дерево, что, увядая,
Роняет лист в своё дупло.
А будет ли оно весною?
Но, узловата и стара,
Какой-то кажется родною
Его служивая кора.
Оно пожить ещё готово.
И хочется понурый ствол
Обнять, как мастера седого,
Который к правнукам забрёл.
Папоротник
Творец ещё учился… Опыт ранний,
С особым тщаньем выписанный лист
Был послан в мир немыслимых созданий,
Так изузорен и многоветвист.
Разрозненный, он состоял из множеств
И гордостью со Дня Творенья был
Природной Академии художеств
И живописцам оказался мил.
Он облика уже не переменит,
А ящеров давно на свете нет…
Его прицепит к шлему Плантагенет,
Явившийся чрез мириады лет.
Так жить и жить среди лесного быта,
Безмолвья, сухостоя, забытья
И на горючем срезе антрацита
Оставить чёткий оттиск Бытия!
«Я помню ветхое крыльцо…»
Я помню ветхое крыльцо
И в доме звуков переливы —
О, голос, нежный и смешливый!
Но только позабыл лицо.
Что время сделало со мною!
Иль то смятение виною,
Когда пленяла эта мгла
И первой женщиной была?
И то, что в сумерках случилось
И жизнь поворотило вкось,
Всё в судорогу превратилось
И в зыбкой тайне расплылось.
«Как над минувшим ни злословь…»
Как над минувшим ни злословь,
Оно и
Сказано оставившим в степи спутника Велимиром Хлебниковым, которого в Иране называли «Гуль-мулла» («Священник цветов»).