Лелег. Александр Лобанов
сумасбродом. А уж прославленный, поседевший в боях, но ничуть не сломленный воин, подавно.
Небесный свод был достаточно ярок и очень красив. Отчётливо виднелись розово-белёсые сигнальные дымы от рыболовецких куреней. Лица излучали трепетность и почитание, а также радость и уверенность. Люди ждали слова. Ольгерд почувствовал невероятное волнение. Слово! Такое, чтоб пробрало, чтоб запомнилось, чтоб взволновало. Бог мой, это ведь какая ответственность, высказать Слово! Но, несмотря на охватившую тело дрожь, он заговорил уверенно, ни разу не сбившись:
– Братья мои родные! Панове казаки, Панове старшины, Панове товарищи! Дорогие казачки и казачата!
По площади-майдану шмыгали туда-сюда мальчишки и девчушки всех возрастов. На них цыкали, шикали, грозили пальчиком, кое-кому доставалось и по-серьёзному, по попке. Но в целом это было премило, ротмистр чуть не расчувствовался до слезинки. Они ведь светились, аки ангелы, детишки эти. Мамок слушались, конечно, старались не шуметь. И действительно, тишины они не нарушали. Но радости добавляли. Легко сделалось на душе славного ратника.
– Вы же знаете, я в жизни больше саблей махал, нежели говорил. Вот и сейчас. Душа пылает, а слов не хватает ей. Мы с вами прошли славный путь. Сражались достойно, враг пощады не знал. Но и милосердие наше не имело границ.
Он видел, как утвердительно закивали седыми чубатыми головами старики, как понурились на время казачки, видимо, вспомнив нечто. Каждый пережил всякое на своём веку. Какие драмы в их немудрёных жизнях разыгрывались, можно было только догадываться по вспыхивавшим искрах во взглядах. Бойцы хоругви казались непроницаемыми, но он знал, что безразличным никто из них не был. Все переживали, все теряли друзей, родных, любимых.
– Теперь вот мы здесь, на Днестре, что всегда считался пограничьем между западом и востоком. А по большому счёту между добром и злом. И мы ставим нашу крепость. Она послужит защитой тому братству, что оплачено священной кровью. Это будет наша Сечь. Такая же, как и у братьев запорожцев. Неприступная и непобедимая!
Раздался гул одобрения.
– Ваше Величество! Ваше Величество! – Урсула редко позволяла себе тревожить Констанцию в такое раннее время, ещё даже не рассвело, лишь над Вислой пространство слегка лиловело. – Ваше… О, Матка Бозка! Они уже здесь, Ваше Величество. Просыпайтесь.
Королева действительно была схожа с девой Марией, когда пребывала во власти Морфея. Её и без того прекрасное личико во сне преображалось необыкновенно нежно. Черты разглаживались, ни одной не было видно морщинки, щёчки становились персиковобархатистыми, губки кораллово-алыми, лоб, словно из розового мрамора, как будто светился, чему способствовал контраст ровных, идеальной дуги, смолистых соболиных бровей. Классически ровная, как у красавиц на картинах Боттичелли, спинка носа, милый подбородок, тонкая, длинная, как у лебедя, шея с шелковистой кожей. Она так становилась прекрасна во сне, что часто наблюдавший за этим чудом Сигизмунд