Лелег. Александр Лобанов
каблучки идущей в торжественную залу королевы.
Она успела до того, как перед Констанцией распахнули высокие с позолоченной резьбой двери. Подбежала, присела в реверансе, прильнула к сановней руке губами, быстро прошептала, что успела узнать. Королева облегчённо вздохнула, взяла Михаэлу за руку, повела с собой. Так и вошли под громко зазвучавший полонез.
Когда утихли эмоции восторгов, свойственные протоколу, королева заняла трон и величественным голосом оповестила:
– Пани и Панове! Только что прибыли гонцы от господаря Княжества Молдавского, который направляется к нам с посольством по случаю вступления на престол. Пан ротмистр Сабаляускас! Прошу Вас оказать почёт и уважение великому гостю.
– Слушаюсь, ясновельможная пани, Ваше Величество прекрасная наша королева. Хоругвь готова выступить незамедлительно.
В это время солнце выглянуло из-за обложивших горизонт плотной поволокой туч, мощный солнечный поток ворвался в окна, заискрил на всех, какие были, позолотах, хрусталях, мраморных плитах, на паркете. Из многочисленных зеркал начали выпрыгивать и, сломя голову, носиться по залу огромные солнечные зайцы, без страха набрасываясь на всех подряд, отдавая, впрочем, предпочтение бравым офицерам, окружавшим королеву, отчего дорогие доспехи, оружие, инкрустированное рубинами, топазами, у кого и бриллиантами, неистово принялись блестеть, а порой ослепительно сверкать.
Но ярче всего сиял золотой королевский трон, произведение искусства, с уникальным резным узором спинки, ножек. Рядом стоял на таких же резных золотых ножках пуфик, пониже, естественно, трона. Констанция присела на трон, усадила на пуфик Михаэлу. По залу прошелестел непонятно какого характера приглушённый гул придворных. То ли это было восхищение красотой обеих, то ли возмущение перед незнакомой самозванкой, которую королева удостоила такой чести, какая никому и не снилось при жизни во дворце.
Осчастливленный, не скрывая восторга во взгляде, командир хоругви почтительно вышел вместе с офицерами. Через десять минут блистательный эскорт, ведомый пятью господарьскими гонцами, двинулся навстречу молдавскому посольству. Ротмистр, восседая в роскошном седле, во главе отряда, сиял, подобно солнцу, на своём ахалтекинце, радостно всхрапывающем от розовых предчувствий. Он был счастливее всех на земле в эти мгновения. И его конь тоже.
«Хей, хей, хей, соколы! Омияйтче гуры, лясы, долы. Дзвонь, дзвонь, дзвонь, дзвонечку, муй стэповий сковронэчку». Отъехав с десяток вёрст, вдруг посерьёзнел. Оглянулся. Заметив старшину, которому велел допросить пленника, махнул рукой, подзывая.
– Что там Гиреевский гадёныш?
– Пока жив, пан командир. Но как бы не совсем. Я к нему лекаря королевского приставил, чтоб ненароком не окочурился после допроса.
– Сильно поджарили?
– Пришлось. Молчал, пся кревь, никак не хотел душу облегчить. Даже когда калёным железом жгли бока. Однако прожарку подмёток не сдюжил. Поначалу орал, чтоб прирезали, сыпал ругательствами. Но потом выложил всё. Гирей губы-то раскатал нешуточно.
– Неужто