Лелег. Александр Лобанов
приложил руку, улыбнулся, почувствовав тепло. Сверху прикреплена раскрытая книга, также из камня высеченная. На правой странице такое же каменное, словно кем-то брошенное поэтическое перо. На левой четыре цифры – 1628. Он любил это место. Думалось легко, идеи посещали, даже стихоразмерные строки в уме зарождались, хоть бери да записывай. Обычно настроение поднималось. Иногда казалось, камень подаёт еле уловимые сигналы, будто хочет что-то довести до сознания. Но в силу вполне объяснимого и даже закономерного очерствения души интерес к разгадке сих явлений начал угасать. Измаявшись на хоть и короткой, но проклятой войне, Гена устал обращать внимание на предчувствия, сакральные знаки, прозоры, не ожидая от них ничего хорошего и всё чаще задумываясь о мерзости, поразившей людское сословие, словно плесень. Порой ужасался мысли, что люди – почти все! – достойны лишь презрения.
Последние дни октября, словно состраданием проникшись, услаждали взор помпезной красой бордового угасания клёнов, золотого шуршания листвы под ногами, сверканием в свете фонарей подмёрзших лужиц. Было приятно вдыхать остывший, но ещё не морозный воздух и наблюдать под теми же фонарями, как изо рта идёт пар. Мирная идиллия. Не надо прятаться во тьму под кусты, прижиматься к стволам деревьев, чтобы не поймать снайперскую либо какую-нибудь шальную пулю. И уж точно в парке не заминировано ничего. Войну, слава приднестровцам и командарму Лебедю, дальше Дубоссар не допустили. Бог и Святой Михаил Рыбницу берегли.
– Ба, кого я вижу! – неожиданно панибратское, не лишённое ехидства восклицание, да и голос показался знакомым, вывело из состояния лирической ипохондрии, отчего как-то сразу сделалось неуютно посреди опадающих деревьев и сгустившейся вечерней тьмы, что стала вдруг навязчиво выпячиваться из аккуратно подстриженных кипарисов, кустов жасмина, сирени. – Неужто сам Геннадий Петрович?
Пришлось остановиться. На парковой скамейке в обнимку с барышней сидел пижонисто разряженный некий Вольдемар Филоненко, местный костоправ, массажист, вечный изыскатель дармовой известности, почёта и уважения с соответствующим финансовым эквивалентом. Геннадий был с ним знаком раньше, накоротке, когда сам напросился подработать в бригаду так называемых экстрасенсов, гастролировавших в Рыбнице. Тогда Вольдемар, видя, как от него уплывает клиентура, предпринимал всяческие гадости, чтобы вернуть паству в свой сомнительный массажный кабинет. Распускал слухи, когда сам, когда через подкупленных дурочек, будто город оккупировали шарлатаны-безбожники. Что он единственный в этом мире целитель и волшебник. Зачем ходить на лечение к чужим, да ещё задорого, когда есть такой вот замечательный и бесподобный свой?
Увы, во младости Вольдемару не хватило мудрости либо отеческой подсказки проучиться на медицинского работника, ходя бы среднего. Он был по специальности крановщик, но нахально писал в объявлениях: приём ведёт доктор Филоненко. Диплом врача, желанная, но совершенно