Узлы и нити. Константин Кропоткин
«Травиата»
Скандалить семья была не склонна. Ссора семейная не пускала корни глубоко, она сохраняла поверхностность, как бывает с лишайниками, неспособными расщепить крепкую горную породу.
О ссоре Травиата помнили, над Травитатом подсмеивались, равно, как и над другим участником перепалки, но тот, другой, не был своим, и даже имя его быстро забыли – иное дело Травиат, он же брат, шурин, деверь. А в ту пору еще и сын – мать была еще жива, ей еще полгода оставалось, она-то и расставила над «i» нужные точки.
Пасхальные были посиделки, весенние, с утра бегали по прозрачному саду дети, выискивая наперегонки крашеные яйца, а к вечеру, когда, младшие заснули без задних ног, взрослые собрались в гостиной: кроме матери, сидевшей, как всегда, в своем высоком кресле из коричневой кожи, были здесь еще пятеро мужчин – жены, у кого имелись, тоже разошлись по своим комнатам, утомленные праздничными заботами или попросту не желая скучать.
По праздничным вечерам, собравшись у матери в гостиной, телевизор оставляли молчать, и, включив по углам лампы со светло-желтыми абажурами, разлив по бокалам напитки – пиво и вино, воду и газировку – вели серьезные разговоры. В основном, разговаривали о политике, которой интересовались в семье практически все.
В тот вечер из братьев были: брат первый, брат второй, был самый младший, рыжий, и был «Травиат» – еще один брат в этой богатой на детей семье, он был по возрасту третьим меж собравшимися братьями, а по духу совершенно на отшибе – потому уже, что искусствами интересовался больше остальных, он любил не политику, а оперу, итальянский ее вариант, классику классики, сочные страдания, пароксизмы страстей в любви чертогах. «Я гибну, как роза, от бури дыханья, о боже великий…”.
Например, «Травиату».
– Стыдно, как стыдно! – восклицал он вполне по-оперному, пока братья, к возгласам его привычные, обсуждали партийные окрасы и линии.
Мать включалась в разговор изредка, в основном смотрела блеклыми глазами на концы своих, уже рожденных растоптанными, черных ортопедических туфель; кивала серой от седины головой, а колени ее были накрыты белым платком из пушистого козьего пуха, а кофточка на ней, иссушенной, была тонкая, поблескивающая, из хлопка и шелка, нежно-розовая или бледно-голубая.
Еще, кроме матери и четырех ее сыновей, был гость – тощий, сконфуженный на вид молодой человек, которого привез с собой самый младший из братьев.
Все было, в общем, как всегда.
Был марксистом брат под номером два, примечательный странным рисунком кожи, с нежно-розовыми пятнами по всему лицу от витилиго, кожной болезни, напоминающими небрежно нарисованную карту мира. Двигая длинной переносицей, где зубчатая по одному краю условная Либерия стремилась к мнимой Бразилии, он говорил, что социальная программа правящей клики недостаточно социальна, что парламентское большинство обещаний своих не выполняет, к общественному запросу глухо, обслуживая, главным образом, собственные,