Узлы и нити. Константин Кропоткин
Споря о политике не впервые, знали все, что старший, он – конформист, ему, в общем, все равно, какую идею воплощает партия, и какова она сама – его партия должна быть правящей, главной, а в остальном неважно какой. На вид сановник, был самый старший брат, сам дюжий тоже, флюгером по своему душевному устройству, любил представлять сильных, и делал это уверенно, не зная сомнений – ладони его, делая медленные пассы, были солидны, они сообщали достоинство, властный покой.
И знали все, что идеалистом был второй брат, пятнистый от витилиго, подслеповатый в своей болезненной розовости: был он чуть дребезглив, выступая за равенство, за братство как за абстракции, а в существующей для него – владельца диагностической клиники – капиталистической реальности требовались другие качества: решительность, готовность рисковать, нюх, коммуникабельность, практическая сметка. Идеалы его были отдельно от жизни, бытие с идеями не спрягалось, не было меж ними ничего общего, как и не может быть ничего общего между рассудочной, трезвой жизнью врача-коммерсанта (и, скорей, коммерсанта, нежели врача) и фантазиями студента-левака, каким он был когда-то давно, получая от родителей помощь достаточную, чтобы жаждать вслух революций и свержения основ.
Самый младший – он ведь клоун – спорил как будто взаправду, хотя тоже понимал, что у произнесенного здесь, сейчас, в этой гостиной, в родном доме, не будет никакого длинного эха; не слова важны, а важен свет, густой, цвета меда; мама в кресле, а дети, сидя в ногах ее, решают судьбы мира, и не хватало только клубов сигаретного дыма вокруг, как в прежние времена; никто из них уже не курил, включая мать, бросившую семь лет назад и на этот срок удлинившую себе жизнь.
– Слом глобальной парадигмы….
– Общественный запрос….
– Стыдно-стыдно….
– А что ты скажешь, если примут закон, и нас с принцессой этой, – на каком-то повороте беседы младший качнул кудрявой светлой башкой в сторону дивана, где, закрученным в узел, сидел его друг, – возьмут и посадят в тюрьму? Что ты на это скажешь? – он непонятно к кому обратился, – Ведь было такое в истории, было.
Тут и вспыхнула ссора.
– Почему вы разговариваете друг с другом, как черт знает кто, – взвыл Травиат, вдруг выломавшись из заведенного сценария, никто не ждал от него этого вскрика, этой кипучей ярости, этой пенистой злости, – Вы же мужики! Вы же парни! Разговаривайте по-человечески!
И отставил диванную подушку сконфуженный гость.
– А можно мы сами будем решать, как нам друг к другу обращаться? – сказал он, хотя, судя по прежним страдальческим гримасам, не хотел называться ни «принцессой», ни «королевной», ни «сестрой», всеми теми прозвищами, в которых не отказывал себе безалаберный рыжий, – Это не ваше дело, как мы обращаемся друг к другу, – смотрел он на карлу, изумленно выпученного, – Понятно вам?
Он встал с дивана, качаясь худым телом наподобие расхлябанной марионетки и, вроде, так и не сообразив, что делать с руками-ногами,